3.1 Речевое поведение
Речевое поведение - это работа динамических стереотипов "картины", обусловленная как необходимостью поддержания целостности самих этих динамических стереотипов ("хотения" - по И.И. Сеченову, "воля" - по Л.С. Выготскому), так и разрешением несоответствий этих стереотипов друг другу ("чувства" по КМ СПП), а также, в первую очередь, отношениями их со "схемой", то есть обслуживанием дискурсов, "эмоций" и "элементарных эмоций". Здесь необходимо отметить, что речевое поведение не только "обслуживает" другие структуры психического, но и оказывает на них "влияние" (то есть в некоторой степени определяет их функционирование) - как ошибочным означением, так и собственными аберрациями по механизмам, представленным выше.
Вот эти два рода феноменов работы "картины" пациента и следует использовать психотерапевту. КМ СПП формулирует следующую структуру континуума поведения:
1) "картина" (или сознание) - это индивидуальная (принадлежащая данному индивиду) семантическая или понятийная ("мировоззренческая") сеть, сотканная из "знаков" ("сигналов сигналов", "означающих", "предметов");
2) "схема" (или подсознание) - это индивидуальная (принадлежащая данному индивиду) система динамических стереотипов и доминант разного уровня, существующих на правах "значений" ("сигналов", "означаемых", "вещей") и отображающих фактическую действительность данного индивида, с искажениями и тенденциозностью, о которых было сказано выше.
"Схема", в свою очередь, может быть подразделена на: а) неосознанное - составляющие "схемы" - "значения" ("сигналы", "означаемые", "вещи"); б) бессознательное, которое является процессуальным составляющим континуума поведения, - это "значения" ("сигналы", "означаемые", "вещи") в действии и само действие, организованное механизмами динамического стереотипа и доминанты. Три базовые группы речевого поведения: "прогноз", "объяснение" и "требование". В практике психотерапевта ни одна из представленных групп не дается изолированно: некое ожидание ("прогноз": "будет что-то") индивида уже является "требованием" (то есть желательным или нежелательным для него: "чтобы что-то было" или "чтобы чего-то не было"), которое "объясняется" ("почему будет", "почему это должно быть" или "почему этого не должно быть") пациентом.
Однако для того, чтобы разрубить этот гордиев узел, нужно определить, какой из этих трех речевых процессов является ключевым, системообразующим:
1) то ли пациент принимает свой "прогноз" за реальность (и потому страшится или отчаянно надеется);
2) то ли его состояние обеспечено "объяснениями", прерывающими возможность целенаправленного действия ("я не смогу с этим справиться, у меня нет ни опыта, ни способностей", "это невозможно, потому что…", "я бы хотел, но…" и т.п.) или, напротив, обеспечивающими его целенаправленность, но дезадаптивную ("врачи просто невнимательно меня обследовали, какое-то заболевание точно есть, они часто проглядывают, особенно рак, он ведь возникает незаметно", "в метро не хватает воздуха и еще перепад давления при спуске, там многим становится плохо, я видела" и т. п.);
3) то ли основным моментом является "требование" ("я обязательно должна…", "это не может не произойти", "он непременно должен…", "если этого не случится, то…" и т. п.).
Однако очевидно, что, поскольку все три указанные функции речевого поведения призваны выполнить определенную роль, то устранение их без какой-либо значимой замены невозможно. В этой связи задачи СПП сводятся не просто к редукции соответствующих динамических стереотипов "картины" (что было бы и невозможно при постоянной их востребованности), но и заменой их на такие новые динамические стереотипы "картины", которые позволили бы перевести действие из "картины", в которую оно перешло при возникновении препятствия на своем пути, обратно в "практическую" сферу, оснастив его теперь возможностью это препятствие преодолеть. Эти новые динамические стереотипы должны отвечать тем же функциям, что были заложены изначально в "прогноз", "объяснение" и "требование", однако, что самое существенное, они призваны устранять дезадаптивные черты, которые указанные функции речевого поведения имели неосторожность обрести. Таким образом, речевое поведение рассматривается КМ СПП в дихотомичных формулах, где первая часть дезадаптивна и нуждается в редукции, а вторая - адаптивна и должна быть реализована. Эти дихотомии: "прогноз - планирование", "объяснение - констатация", "требование - принятие".
"Объяснение - констатация"
Как уже говорилось выше, "объяснение" - есть естественная форма речевого поведения, зарождающаяся в тот момент, когда ребенок начинает осваивать знаки в качестве означающих, но не пропадающая затем, а существенно преобразующаяся. Изначально, по всей видимости, "объяснение" этой функцией - освоение знаков как означающих - и ограничивается. Ребенку необходимо привести свою "картину" в активное, функциональное состояние, он толкует одни слова посредством других, получает новые, выводит некие закономерности, не вполне осознавая, где реальность, а где вымысел, где игра слов, а где игра словами. С этой целью он увязывает элементы своей "картины" любыми доступными ему связями, "сплетает" их в аберрации, что в совокупности и представляет собой специфическое детское мышление. Система будет "работать" только в том случае, если все ее элементы увязаны в единое целое, именно поэтому таким значительным выступает феномен "потребности" ребенка "в обосновании во что бы то ни стало", выделенный Ж. Пиаже [20].
Однако, если с ребенком, кажется, все понятно, то со взрослым человеком все значительно сложнее. Очевидно, что и здесь феномен "объяснения" служит естественной и необходимой цели - поддержанию единства психического [21]. Но что делает взрослый человек: просто ли и относительно случайно связывает факты посредством аберраций означающих или же устанавливает действительную истину? Кажется, что следует склониться ко второму мнению, однако современная философия, по всей видимости, тяготеет к первому [22]. Если, по выражению У. Джеймса, "чистый опыт" можно хотя бы описать (то есть представить) [23], то возникает вопрос: насколько эта прибавка (а это именно прибавка к "чистому опыту") достоверна? Сам факт возможности этого вопроса делает заведомо безнадежным вопрос о достоверности ассоциации в аберрациях этих "прибавок", затевающих здесь, ко всему прочему, еще и "свою игру". В результате Д.А. Ланин заключает: "То, что мы считаем использованием языка, при ближайшем рассмотрении оказывается только весьма древней и сложно структурированной иллюзией" [24].
Эта "иллюзия" - не простая неловкость языка, которой бы можно было с легкостью пренебречь; она приводит к несостоятельности языка в качестве средства содержательной коммуникации, что позволяет Ж. Делезу сказать: "Основание лжи вписано в сам язык", а потому главное правило: "Не особенно объясняться, что означает прежде всего не слишком объясняться с другим" [25]. То есть не только результаты апперцепции индивидуально отличны, поскольку происходят, если так можно выразиться, на разных "фонах" (на фоне различных индивидуальных континуумов поведения), но и используемые одним человеком слова не ясны другому. Слова только кажутся слышащему (читающему) их понятными, хотя на самом деле он понимает не эти, но собственные, идентичные по звучанию означающие, которые обретают себя через специфическое (индивидуализированное) толкование в его "картине". Каким бы парадоксальным ни был этот вывод, повседневная практика психотерапевтической работы доказывает это со всей очевидностью, поскольку "пациент" слышит совсем не то, что "говорит" ему психотерапевт. В противном случае можно было бы избежать всех тех ухищрений, которые используются КМ СПП, а сами бы пациенты излечивались после одной консультации.
Впрочем, следует вернуться к "объяснению" как фактической форме мышления. Бессмысленный спор сторонников "описания" со сторонниками "понимания" в философии (этот спор, в сущности, философию и составляет) представляется более чем пустым разговором, поскольку первые, делая свои "описания", опираются на "понимание", а вторые "описывают" свое "понимание", которое на поверку оказывается не знанием некой безусловной истины, но просто таким "описанием" или, лучше сказать, "объяснением" действительности. То, что Р. Рорти выносит этой гносеологической вакханалии приговор, - вполне естественно. Однако ожидаемая им в будущем "наставительная философия" [26] ничего не меняет в принципе, мы все равно имеем дело с "объяснениями". С этого началась "сознательная" жизнь каждого разумного человека, этим она и продолжается, даже если он "философ". Человеку никуда не деться от "объяснений", они составляют плоть и кровь его мышления, система ("картина") поддерживается на плаву новыми аберрациями своих элементов, но это дело системы, и пока человек отождествляет себя с этой игрой, он заложник этой игры.
Если бы удалось как-то зафиксировать все, о чем думает человек, то мы бы имели совокупность "прогнозов" и "требований", обеспеченных "объяснениями". При этом если устранить "прогнозы" и "требования", то за ненужностью ретируются и "объяснения", однако, покамест последние наличествуют, избавиться от "прогнозов" и "требований" весьма и весьма затруднительно. Поэтому речь должна идти не о "конфликте интерпретаций" [27], но об абсурдности самого факта интерпретации [28]. Когда Г. Райл пишет, что "теоретизирование является одной из практик наряду с другими и само по себе может быть осуществлено разумно или глупо" [29], он, с одной стороны, сводит "теоретизирование" к "объяснению", что само по себе примечательно, поскольку срывает нездоровый налет восторга с "научного знания" [30]; однако, с другой стороны, он устанавливает критерий ("разумно или глупо"), который с позиции здравого смысла, конечно, хорош, он требует от пациента "разумных" "объяснений" (суждений, мыслей и т.п.), но не нужно лицемерить - к истине это не имеет никакого отношения. Тем, кто "охотится" за эффектом, а таковы представители всех, без исключения, психотерапевтических школ, данный критерий не нужен. Плацебо - обман, а практик доволен результатом, при том, что пациент его мыслит в этом случае "глупо", а врач объясняет "разумно".
Критерий, который избрала для себя КМ СПП, - субъективное качество жизни человека. Какие будут использованы "объяснения" для того, чтобы избавиться от "объяснений", не имеет принципиального значения, поскольку у них одна участь - редукция. Однако же до тех пор пока существуют "объяснения", субъективное качество жизни человека не будет вполне удовлетворительным, и этому он также найдет "объяснение". Единственная возможность состоит в том, чтобы подорвать авторитет "объяснения" и заменить его простейшим аналогом - "констатацией". Где констатируется "факт", там на авансцену выходит результат апперцептивного поведения, а далее работа идет уже конкретно с этой апперцепцией, причем возникающие по ходу этой работы "объяснения" редуцируются тем же самым образом.
Психический механизм "объяснений"
Если не мистифицировать процесс мышления, то нет никаких сомнений в правильности следующего тезиса И.П. Павлова: "Вероятно, - пишет он, - лобные доли и есть орган этого прибавочного чисто человеческого мышления, для которого, однако, общие законы высшей нервной деятельности должны, нужно думать, оставаться одни и те же" [31]. Однако, как показал Л.С. Выготский, рассматривая этот вопрос с точки зрения культурно-исторической теории, необходимо сделать важное уточнение: "Каждая психическая функция в свое время переходит за пределы органической системы активности, свойственной ей, и начинает свое культурное развитие в пределах совершенно иной системы активности" [32]. Иными словами, хотя мышление и функционирует по тем же законам, которые установлены в психике, но содержание мышления (речевое поведение) разворачивается в принципиально иной плоскости (то есть в "картине", где знаки понимаются как означающие), что, собственно говоря, и производит ощущение отличности мышления от любого другого психического процесса, хотя сугубо "технически" это отличие не существенно: те же динамические стереотипы, те же элементарные эмоции и та же работа, служащая той же цели - тенденции выживания (последняя, однако, здесь серьезно "разрослась").
Как уже говорилось, проблемой являются не "объяснения" сами по себе, но их фиксирующая и усиливающая роль в отношениях "прогнозов" и "требований". Начинающиеся со слов "потому что", они способны оправдать любое "требование" и любой "прогноз". Неслучайно Ф. Пёрлз не скрывал своего раздражения, когда встречался с "объяснениями": "Почему и потомучто - неприличные слова в гештальттерапии. […] Почему создает лишь бесконечную цепочку исследований причин причин причин причин причин" [33]. Впрочем, раздражаться просто не имеет смысла, ведь существование "объяснения" объяснимо. "Картина" создается как "дублер" действительности, но если действительность - это естественная целостность, то "картина" искусственна, взаимосвязи элементов в ней могут быть только "созданы" и они суть "объяснения". Здесь та же разница, что между природной скалой и стеной из кирпича - для последней нужен цемент, с этим ничего не поделать.
Необходимо точно понять роль "объяснений" ("картина") в поведении человека. Казалось бы, они его определяют, однако на поверку оказывается, что "объяснения" лишь "визируют" уже осуществленную конфигурацию элементов "схемы". С другой стороны, никакое действие без этой "визы" (хотя бы и в свернутой форме) невозможно, исключая разве те случаи, о которых психиатру не нужно специально рассказывать. Вместе с тем если "объяснение" уже создано, то возможность соответствующего действия или утрачивается (если "объяснение" касается того, почему чего-то сделать невозможно), или, напротив, появляется (если "объясняется", почему что-то сделать можно), даже если в реальности подобная возможность отсутствует. В этом смысле роль "картины" (и содержащихся в ней "объяснений") в детерминации поведения значительно весомее, нежели предполагаемое изначально одно лишь "визирование" "объяснением" ("картина") действия "схемы".
Далее следует уточнить следующий момент: "разумность" "объяснения" не является серьезным аргументом в пользу достоверности последнего. Это понятно из механизма происхождения "объяснений", однако это обстоятельство далеко не всегда очевидно. Здесь складывается впечатление, что все зависит от имеющейся в распоряжении индивида информации, но по всей видимости, это только отчасти действительно так. Вполне вероятно, что есть такая "информация", которая не может стать достоянием никакого индивида, имеющего данное устройство воспринимающего аппарата. Однако если нечто, что никак нельзя воспринять (ни фактическим, ни "вооруженным" глазом), и существует, то об этом нельзя ни судить, ни объяснять это. Всякие попытки такого рода [34] абсурдны.
Установление "причинно-следственных связей" есть интеллектуальная операция, а потому к процессу познания она имеет весьма относительное отношение. Выявленные таким образом закономерности призваны реконструировать реальность, но не познать ее. Абстрактно понятно, что все определяет все. Но человек имеет склонность выделять "главную причину", тогда как ее первенство - только кажущее, поскольку возможность этой "главной причины", в свою очередь, обеспечивается какой-нибудь незначительной мелочью, как правило выпадающей из поля зрения, однако вне этой "мелочи" не было бы и "главной причины". Более того, "осознанная причина" - это "причина официальная", а, как говорил Л.С. Выготский, "нам может показаться, что мы что-нибудь делаем по известной причине, а на самом деле причина будет другой" [35]. Л. Витгенштейн, в свою очередь, так же весьма скептически относился к возможности указания на действительную "причину" того или иного явления. Он полагал, что то, что мы считаем "причиной", - это или способ, при помощи которого была достигнута данная цель ("Вы представляете причину, - писал Л. Витгенштейн, - как будто это дорога, по которой вы шли") [36], или просто указание на "повод" или на "мотив" нашего действия [37].