Документ 8.8. А что, если бы обезьяны могли говорить?

Согласно самым современным взглядам, эволюционная ветвь, ведущая к человеку, отделилась 6 – 10 миллионов лет назад. Но, как мы уже знаем из первой главы, язык появился не более двух миллионов лет назад (а некоторые ученые называют даже цифру 75 тысяч лет). Каким же образом и под действием какого селективного давления развивался язык? Ответа на этот вопрос пока нет.

Однако если у человека смогла развиться способность к речи, то почему она не сформировалась у его «ближайших родственников» – человекообразных обезьян? Что произойдет, если обезьяньим детенышам предоставить возможность развиваться в таких же условиях, в каких живут человеческие дети? Обладают ли эти животные познавательными способностями, позволяющими освоить язык?

Подобного рода вопросы уже давно ставили перед собой некоторые психологи (в большинстве случаев это были супружеские пары).

Первая попытка поместить детеныша обезьяны в такую же среду, что и человеческого младенца, была предпринята супругами Kellog (1933). Для этого они воспитывали маленькую самку шимпанзе по кличке Гуа вместе со своим мальчиком Доналдом. Их одинаково одевали, они ели и спали по одному и тому же расписанию; за ними одинаково ухаживали, ласкали и т.д. Однако, несмотря на то что в 16 месяцев Гуа понимала смысл более 90 слов, она ни разу не смогла произнести хотя бы один звук, сходный со звуками человеческой речи. Доналд же выговаривал подобные звуки уже с первого года.

Сходная попытка была предпринята супругами Хейс (Hayes, 1951). Они воспитывали самку шимпанзе по кличке Вики, но только на этот раз уже «саму по себе», а не одновременно с ребенком. Через несколько месяцев Вики смогла произносить три слова: «мама», «папа», и «кап» (по – английски «чашка»). Однако она выговаривала эти слова настолько нечленораздельно, что посторонние люди понимали их с трудом.

Ученые занялись выяснением причин этих неудач. Возникла идея о том, что голосовой аппарат обезьян не приспособлен для тех разнообразных звуков, которые свойственны человеку. В связи с этим супругам Гарднер (Gardner, 1969) пришла в голову мысль использовать язык жестов, которому обучают глухонемых. В этом языке каждому понятию соответствует тот или иной жест. Гарднеры воспитывали шимпанзе – самку Уошо, вознаграждая ее каждый раз, когда она воспроизводила жест, близкий к тому, который у нее хотели выработать (вы уже знакомы с методом формирования реакций путем последовательных приближений!).

Благодаря этому приему Уошо вскоре научилась многим жестам. Более того, в возрасте 5 лет она смогла комбинировать более 60 таких жестов, формируя фразы из двух или трех «слов» типа «иди сюда», «дай зубную щетку» и т.п. (рис. 8.15).

Фаутс (Fouts, 1973) – сотрудник Гарднеров – показал, что четверо шимпанзе, с которыми он работал, были даже способны выучить десяток новых жестов за время всего лишь от часа до двух с половиной часов (в зависимости от конкретного животного).

Супруги Примэк (Premack, 1976) использовали при работе с шимпанзе Сарой около сотни пластмассовых форм, служивших различными символами. При этом Сара не только научилась узнавать предметы, которым соответствовали эти символы, но и комбинировать последние между собой. Более того, она могла даже узнавать, сходны данные предметы или различны.

Рамбо и его сотрудники (Rumbaugh et al., 1977) обучали шимпанзе по кличке Лана с помощью компьютера. Лана могла составлять фразы, пользуясь клавиатурой, клавишам которых соответствовали произвольные символы. Лана получала вознаграждение, если порядок слов в составленном ею предложении был правильным. Вскоре она смогла составлять целые наборы фраз и, в частности, такие вопросительные конструкции, как «Ты дашь Лане яблоко?» А поскольку одновременно Лана научилась читать символы, выводимые на экран экспериментаторами, вскоре стало возможно вести с ней связные «разговоры».

Своеобразие исследований Паттерсон (Patterson, 1978) заключалось в том, что она проводила свои работы с молодой самкой – гориллой по кличке Коко. Паттерсон обучила свою подопечную языку жестов, которым еще раньше пользовались Гарднеры, однако в отличие от них она учила Коко правильно жестикулировать, ведя ее руку. Спустя 29 месяцев Коко уже знала 200 «слов», а к 7 годам – 400. И хотя словарный запас ребенка в этом возрасте насчитывает 2000 – 3000 единиц, Паттерсон считала, что по результатам тех тестов, которым она подвергала свою ученицу, коэффициент интеллектуальности у той был лишь ненамного ниже, чем в среднем у детей того же возраста.

Рис. 8.15. Шимпанзе Уошо, воспитанная Гарднерами, знаками показывает, что она узнала зубную щетку и понимает, что с ней надо делать.

Итак, уже не было сомнений в том, что благодаря всем этим, казалось бы, убедительнейшим исследованиям в один прекрасный день между человекообразными обезьянами и людьми будет установлен контакт, и когда – нибудь эти животные, возможно, расскажут нам о своем внутреннем мире. К концу 70 – х годов, после 13 лет работы в этом направлении, открылись, по мнению многих, широкие перспективы для нового подхода в анализе формирования структур речи.

Однако вскоре все эти данные были подвергнуты критике. Было замечено, что даже если обезьяны и способны к освоению зачаточного синтаксиса, у них нет истинного творческого потенциала в области языка. Обезьяны могли, несомненно, подставить в предложение одно слово вместо другого, как это делают двухлетние дети. Например, Сара могла выполнять такие команды, как «положи яблоко в тарелку» и «положи апельсин в корзину». Однако она не была способна, исходя из этого словесного материала, построить такую фразу, как «яблока нет в корзине», что без труда дается трехлетнему ребенку.

Сильный (возможно, решающий) удар был нанесен теми выводами, к которым пришел Террас (Теrrасе, 1980). Этот исследователь в течение 5 лет наблюдал за шимпанзе, которому он дал кличку Ним Чимский *.

* Тем самым Террас юмористически спародировал имя лингвиста Нома Хомского, который, как мы уже знаем, был убежден, что речью могут владеть только люди. – Прим. ред.

На Терраса произвели большое впечатление результаты предшествующих исследований на шимпанзе. Быстрые успехи, которые стал делать его ученик Ним, тоже вначале его поразили. Но, когда он подробно изучил «речевую активность» Нима, он быстро понял, что 90% всех его «фраз» были лишь воспроизведениями жестов учителя или ответами на вполне конкретные вопросы с его стороны. Что касается оставшихся 10% самопроизвольных «выражений», то они тоже не могли свидетельствовать о развитии языка. Действительно, после многочасового изучения видеофрагментов с записью жестикуляции не только Нима, но также Уошо и Коко, Террас пришел к иным выводам, чем его предшественники.

Прежде всего многие спонтанные фразы оказались по существу лишь ловким подражанием непроизвольным жестам экспериментатора или других людей. Кроме того, часто создавалось впечатление, что животные действительно строят новые фразы, тогда как на самом деле это было лишь повторением одних и теж же «слов» в различной последовательности. При этом возникала типичная ошибка: экспериментаторы невольно запоминали лишь наиболее интересные сочетания, игнорируя при этом множество комбинаций, не имевших никакого смысла. Например, исследователи приходили в восторг, когда Уошо при виде лебедя выдавал комбинацию «птица – вода» или когда Коко называл маску «шапка – глаз», однако никто даже не обмолвился о сотнях других сочетаний, которым нельзя было приписать никакого смысла.

Террас пришел к выводу, что говорить о настоящем развитии языка у обезьян не приходится. В лучшем случае они способны усвоить зачаточные структуры, соответствующие элементам языка ребенка в возрасте до двух лет. Однако если у ребенка такие элементы служат лишь своего рода стартовой площадкой для обильного формирования самопроизвольных фраз, то обезьяны не могут преодолеть эту примитивную стадию и развить творческую активность, свойственную человеку. Таким образом, здесь речь идет всего – навсего о дрессировке вроде той, которая применяется при выучке собак или цирковых животных: у них вырабатывается ряд поведенческих реакций, позволяющих им получить вознаграждение, которого они не могут добиться иным способом.

С другой стороны, очень большие надежды возлагались на то, как «говорящие» обезьяны, родив детенышей, будут передавать им свои навыки. Весной 1985 года Фаутс сделал на эту тему доклад на конгрессе Американской ассоциации развития науки. В этом докладе особое внимание было уделено тому, как десятимесячный шимпанзе, усыновленный Уошо (когда ей было 13 лет), научился от нее языку жестов *. Словарный запас у Уошо, которую обучали супруги Гарднер, достигал нескольких сотен «слов», и она на первый взгляд довольно быстро научила своего приемыша ряду жестов, либо ведя его руку, либо повторно сочетая определенные жесты с теми действиями, которым они соответствовали.

* См. статью F. Harrois – Monin «Уошо обучает своего сына человеческому языку»,Science et vie, март 1986,№ 822, с. 50 – 53.

Два года спустя юный ученик Уошо уже знал 28 жестов, а через 5 лет – 47, которые он использовал при общении с другими обезьянами. Фаутс заключил, что у наших «родственников» возможна передача от поколения к поколению искусственного языка и его самопроизвольное использование без какого – либо внешнего вознаграждения. Но даже если этот факт в какой-то мере дает ответы на определенные вопросы, передаваемый за столько лет словарный запас так мал, что вряд ли все это может существенно поколебать выводы Терраса и вообще представление о неспособности человекообразных обезьян овладеть синтаксисом.

Резюме

1. Большинство психологов признают существование трех уровней памяти – непосредственной или сенсорной памяти, кратковременной и долговременной.

2. Сенсорная память – это механизм, позволяющий информации, уловленной рецепторами, сохраняться в течение 1/4 секунды с тем, чтобы мозг мог решить вопрос, стоит ли на ней концентрировать внимание.

3. Кратковременная память – это механизм, сохраняющий информацию в течение примерно 20 секунд. Емкость ее ограничена семью элементами, которые могут сохраняться одновременно.

4. Емкость и длительность долговременной памяти в принципе безграничны. Однако фактически сохранение информации в этой памяти и ее доступность (легкость извлечения) будут существенно зависеть от таких факторов, как привычность материала, контекст, в котором он запоминается, уровень мотивации субъекта, а также глубина разработки запоминаемого материала.

5. Существуют три главных процесса памяти. Во время первого из них – кодирования – происходит прежде всего анализ и идентификация различных характеристик поступающей информации. Консолидация (закрепление) материала осуществляется во втором процессе, когда он «закладывается» на хранение, и она зависит от того, как будет организована запоминаемая информация. Во время третьего процесса – извлечения информации – важнейшую роль играет контекст, с которым она связана, – и именно поэтому узнавание какого – то материала всегда проще, чем его вспоминание.

6. Забывание может зависеть от многих факторов: от возраста, использования информации или ее характера, от интерференции (помех со стороны событий, происходящих непосредственно перед или после запоминания), а также от бессознательных мотиваций, способных вызвать «активное» забывание.

7. Память участвует во всех процессах мышления – будь то воспоминания, мечты, фантазии, сновидения или грезы наяву и особенно рассуждения. В последнем случае память может играть не только положительную, но и отрицательную роль в связи с тем, что она часто обусловливает функциональную ригидность.

8. Из всех процессов мышления для нашей адаптации особенно важны два: формирование и усвоение понятий, с одной стороны, и решение проблем – с другой.

9. Насколько легко мы усваиваем понятия, зависит от того, простые это понятия или сложные; последние в свою очередь делятся на конъюнктивные, дизъюнктивные и соотносительные.

10. В процессе решения проблем можно выделить четыре этапа: подготовку, инкубацию, озарение и разработку. Чаще всего при этом используются стратегии мышления, основанные на рациональном переборе или, еще лучше, на систематическом переборе.

11. Теории развития познавательных процессов в некоторых отношениях существенно различаются. Бихевиористы рассматривают мышление как внутренний диалог, основанный на тех же двигательных механизмах, что и речь. Что касается когнитивистов, то Брунер, например, полагает, что мышление развивается на основе двигательной активности, внутренних образов и речи. Пиаже, напротив, считает, что двигателем развития когнитивных процессов служит адаптация к окружающей среде, в процессе которой индивидуум постепенно интериоризирует свои действия, переходя от конкретных операций к формальным, которые могут применяться в широком диапазоне частных ситуаций.

12. Сигналы для общения существуют у большинства животных, но только у человека выработалась членораздельная речь, позволяющая передавать информацию о текущих, прошлых или будущих событиях. Более того, лингвистическая компетентность, которой, по – видимому, обладает каждый ребенок от рождения, позволяет ему понимать и конструировать неограниченное число высказываний.

13. Психолингвистика изучает, как формируются закономерности, лежащие в основе языка. Что касается языковой психологии, то ее задача состоит главным образом в том, чтобы помочь людям, испытывающим трудности при изучении языка. Исследования, проведенные на обезьянах, еще раз подчеркнули, с какой удивительной легкостью человеческие дети приобретают лингвистическую компетентность.

14. Теорий развития речи столько же, сколько и психологических школ. Теории научения особо подчеркивают роль социального окружения в формировании лингвистических навыков. Напротив, сторонники преформистской концепции полагают, что лингвистическая компетентность является врожденной и в основе ее лежат какие – то структуры, генетически заложенные в мозгу. Согласно релятивистским теориям, в каждой культуре формируется свой особый язык, служащий как бы матрицей для мышления. И наконец, конструктивистская концепция гласит, что язык – это лишь один из способов отображения мира, развившийся в результате взаимодействия ребенка с окружающей средой.