Гипноз — мост к непознанному.

Очерчен круг магический пред Вием,

Звучат заклятья, и, хоть ночь глуха,

Опять неуязвимыми живые

Продержатся до пенья петуха.

Но — все не так.

Бледна, как в слое грима,

Ты спишь, и добудиться не могу.

И для живого ты неуязвима

В том колдовском, магическом кругу.

Наука о мозге, о его функциях и механизмах очень далеко продвинулась за последние десятилетия. Если говорить только о наиболее важных открытиях, то следует причислить к ним новое понимание сложной биохимической "кухни" мозга, создание стройной теории восприятия и обработки зрительной информации, возникновение науки о сне и о различной функции больших полушарий мозга, возможность прямого наблюдения за активностью разных мозговых структур в процессе деятельности благодаря эмиссионной томографии. Все эти направления исследования успешно развиваются. Однако, по мнению некоторых ученых, следующий качественный скачок в изучении мозга невозможен без привлечения пристального внимания к тем феноменам человеческой психики, которые пока считаются загадочными и до сих пор не стали предметом серьезного и систематического научного анализа. К этим феноменам принадлежат особые состояния сознания вроде йоги и медитации, само существование которых сомнения не вызывает, и парапсихологические явления, такие как передача мыслей на расстоянии, "дальновидение" на сотни километров и предвидение будущего, вызывающее у большинства серьезных ученых в лучшем случае скептические улыбки. И для та кой реакции есть основания. Основным условием научного исследования является уверенность в существовании факта, который нуждается в объяснении. Если само наличие факта вызывает сомнение, если предполагается ошибка в наблюдении или, того хуже, умышленная фальсификация, любой уважающий себя ученый немедленно теряет интерес к проблеме. Слишком уж велик риск стать жертвой мистификации и потратить время, силы и средства на изучение того, чего не существует в природе. К сожалению, парапсихологические феномены дают основания для таких опасений: в этой области подвизается великое множество людей, не имеющих солидной репутации в науке, не проводивших никаких признанных систематических исследований, склонных принимать желаемое за действительное, доверять собственным впечатлениям и интуиции без строгих методов контроля, а то и просто готовых во имя сенсации представлять на всеобщее обозрение заведомо фальшивый материал. И ученые, дорожащие своим престижем, пугаются такой возможности и обращаются к более надежным, проверенным, но... зачастую менее интересным феноменам. В результате возникает порочный круг, при котором загадочные явления человеческой психики все более отдаются на откуп энтузиастам с сомнительной репутацией или откровенным шарлатанам и фокусникам-фальсификаторам. Между тем подлинный прогресс в этой области мог бы привести к перевороту в науке о мозге и о человеке, и участие в исследованиях серьезных ученых представляется жизненно важным.

Как же быть? Я думаю, что на первом этапе необходимо более активное и комплексное изучение по крайней мере таких феноменов, само существование которых сомнений не вызывает, получивших уже определенный статус в академической науке, но не сделавшихся от этого менее загадочными. Прежде всего речь идет о гипнозе.

... Двадцать три года тому назад, в физиологической лаборатории 1-го Московского медицинского института, расположенной на базе клиники нервных болезней, мы принимали американского гостя — специалиста по изучению сна.

Он провел месяц в лаборатории, принимая участие в исследованиях и обсуждениях научных проблем, и лишь незадолго до возвращения в США признался мне в истинных целях своего визита. Интересовали его не наши исследования сна, которые начались незадолго до этого и еще не привели ни к каким серьезным открытиям, а контакты с советскими парапсихологами, не признанными академической наукой. И, рассказав о нескольких своих встречах, доктор Макс Тот внезапно спросил меня: "Хотите познакомиться с очень сильным гипнотизером, Владимиром Райковым?" По молодости лет я не очень беспокоился о своей научной репутации. (Впрочем, и в дальнейшем я не очень за нее опасался, иначе никогда не решился бы опубликовать несколько ныне международно признанных, а в тот период очень спекулятивных идей). Я встретился с Райковым, послушал его и посмотрел некоторые его эксперименты, о которых речь пойдет ниже, и уговорил заведующего нашей лабораторией пригласить Райкова выступить у нас с докладом. Владимир Леонидович пришел в сопровождении нескольких своих испытуемых и для начала предложил провести их неврологическое обследование. Я и мои коллеги убедились, что у испытуемых нет никаких признаков отклонения в работе мозга. А затем произошло нечто в высшей степени необычное. Райков ввел испытуемого в состояние глубокого гипноза и произнес "магическое заклинание": "Тебе два дня". Произнесенное громовым голосом, напоминающим рыканье льва, это заклинание произвело поразительное действие: у испытуемого появились неврологические рефлексы новорожденного (отсутствующие у взрослых людей), раздался плач, напоминающий плач грудного младенца и, что самое удивительное, появились плавающие, некоординированные движения глаз. Когда мы приподняли испытуемому закрытые веки, мы обнаружили, что один зрачок смотрел прямо на нас, тогда как другой уплыл далеко вверх. Здоровый человек не в состоянии произвольно распорядиться так своими глазами, и вообще законы неврологии не предусматривают возможности такой дискоординации взора: это бывает в норме только у младенцев, до формирования всего нервного аппарата регуляции взора.

При этом отмечалась неспособность фиксировать взор на поднесенном к лицу ярком предмете. Одновременно регистрировался спонтанный или вызванный сосательный рефлекс. Картина дополнялась веерообразным расхождением 2-5 пальцев стопы, разгибанием большого пальца стоп, т.е. характерными для младенцев разгибательными стопными рефлексами. После завершения эксперимента наступала спонтанная амнезия на весь период гипноза.

Некоторые сходные феномены при внушении новорожденности получены также Г. Лозановым.

Наблюдая столь необычную картину, необъяснимую с точки зрения классической неврологии, я мог бы заподозрить, что сам подвергаюсь гипнотическому внушению, если бы все перечисленные феномены не были зарегистрированы фото- и кинокамерой. Эти феномены не только не поддаются произвольному воспроизведению, но и вообще никак не отражены в сознании и исчезают в процессе онтогенеза задолго до становления сознания и развития речи, а между тем у высокогипнабельных субъектов они воспроизводятся в гипнотическом состоянии посредством вербальной инструкции.

Я, после встречи с Райковым, был уже морально готов к такому удару по моим неврологическим представлениям, но для моих коллег это было весьма тяжелым переживанием. Некоторое время они сидели с совершенно обалделыми выражениями лиц, а затем кто-то робко спросил Райкова, как может объяснить он этот интересный эксперимент. И Владимир Леонидович, ничтоже сумняшеся, принялся говорить.

Разумеется, он ничего не мог объяснить, ибо и сейчас, спустя почти четверть века, мы только с трудом приближаемся к самому общему пониманию этих феноменов. Но Райков принялся уверенно и весьма поверхностно манипулировать некоторыми достаточно примитивными представлениями о работе мозга, которые в тот период предлагались студентам. Через пять минут стало очевидно, что у него нет объяснений.

И тогда мои коллеги вздохнули с облегчением: "А, так он же ничего толком не знает... Стоит ли тратить время?" Разумеется, я не мог упустить такой случай.

— Коллеги, — сказал я, — ваша реакция напоминает мне старый английский анекдот: "Джим, я только что встретил твою лошадь. Она говорит, что кончила Кембридж". — "Врет, ничего она не кончала". Вам. Коллеги, — продолжал я, — как и герою анекдота, не важно и не удивительно, что эта лошадь (жест в сторону Райкова) умеет говорить. Вам важно, что она Кембриджа не кончала. Но говорить-то она умеет и, даже если сама не может объяснить, как это у нее получается, с нас-то, претендующих на звание ученых, эту обязанность никто не снял. Необходимо думать и изучать феномен, коль скоро он существует.

В тот период мой призыв остался гласом вопиющего в пустыне, и это была типичная реакция научного общества на новый ошарашивающий факт: а нельзя ли под тем или иным предлогом (на этот раз — под предлогом недостаточной научной компетенции гипнотизера) уклониться от вызова, брошенного нам природой, и сохранить сложившееся мировоззрение? Такой поиск интеллектуального комфорта нередко очень мешает в науке.

Между тем кое-что существенное удалось подметить уже тогда. Попытка применить в гипнозе прямую инструкцию по типу: "Подвигайте-ка глазами одновременно в разные стороны" — успеха не имела. На эту инструкцию испытуемый не реагировал. Весь комплекс "симптомов новорожденного» возникал самостоятельно только тогда, когда испытуемому внушался целостный образ — образ двухдневного ребенка. То же самое характеризовало и все остальные эксперименты с гипнозом. Если испытуемому внушали образ шестилетнего ребенка, его почерк становился таким же, каким был в шесть лет. Но из "прямой инструкции": "Пиши так, как ты писал в шесть лет" — ничего не получалось.

Райков создал себе имя развитием творческих способностей в гипнозе.

Его испытуемые после нескольких сеансов гипноза начинали значительно лучше и интереснее рисовать или играть на музыкальных инструментах. Но это удавалось только тогда, когда им внушался образ хорошо им знакомого выдающегося деятеля искусства: "Ты — Репин" или "Ты — Рахманинов", и дальше следовала очень открытая, ничем не скованная инструкция: "Рисуй» или "Играй". Это отнюдь не означало, что испытуемые начинали писать картины в стиле Репина или играть в манере Рахманинова. В их творчестве проявлялись их собственные пристрастия и даже пристрастия Владимира Леонидовича, который сам не чуждался живописи. Но степень отождествления себя с выдающимся художником как с личностью была, тем не менее, впечатляющей. Когда одной испытуемой, которой внушили образ Репина (пол в этих экспериментах значения не имел), предложили ответить на вопросы психологического опросника, она откладывала в сторону, как непонятные, вопросы, содержавшие реалии современного быта, отсутствовавшие во времена Репина, такие как телевизор. Когда студенту внушили, что он англичанин, и Макс Тот бегло заговорил с ним по-английски (разумеется мальчик немного знал язык), то на неожиданный вопрос: "Do you like пиво? (Любишь ли ты пиво?") последовал еще более неожиданный ответ: "What's mean пиво?" ("Что такое пиво?"), т.е. степень отождествления себя с внушенным образом была так велика, что парень "забыл" значения русских слов. Когда одному испытуемому внушили, что он Поль Морфи — гениальный американский шахматист, — и предложили сыграть в шахматы, первой его реакцией было требование огромного гонорара — миллиона долларов. Ему вручили пачку чистой бумаги, объявив, что это и есть вожделенный миллион, и в этот момент на энцефалограмме был зарегистрирован мощный всплеск активности кожи, свидетельствующий о выраженной эмоциональной реакции. Кстати, играл с этим испытуемым сам Михаил Таль, и он же сыграл с ним партию в его обычном состоянии вне гипноза. На фотографиях было видно, как уверенно держался во время игры испытуемый, пока считал себя Полем Морфи, для которого имя Таля ничего не значит, — и как робко вжался в стул тот же испытуемый вне гипноза, хорошо представляя себе, с кем играет. Между прочим, Таль признал, что хотя "в образе" испытуемый играл, конечно же, не на уровне Морфи, но все же примерно на два разряда выше, чем без гипноза.

Спустя несколько месяцев на вопрос журналиста, какая партия за последнее время запомнилась ему больше других, Таль ответил: "Встреча с Морфи" — и объяснил ошеломленному репортеру, что галлюцинаций у него нет.

Следует подчеркнуть, что и в состоянии гипноза ощущение себя внушенной личностью опирается на знание об этой личности, будь то образ художника И. Е. Репина, композитора С. В. Рахманинова или кого-либо еще.

Если человек никогда не получал никаких сведений о внушенной личности, его поведение "в образе" оказывается невозможным. Вообразить же себя новорожденным человек не может, поскольку в нашей произвольной памяти этот период не фиксируется, и субъект, если он не акушер, казалось бы, совсем ничего о нем не знает. Впрочем, и формального знания безусловно недостаточно для воспроизведения таких не подчиненных произвольному контролю феноменов, как, например, некоординированное движение глаз.

И тем не менее я рискну предположить, что между внушением "творческой личности" и внушением неонатального периода принципиальной разницы нет.

Разумеется, при внушении неонатального периода гипнотизер адресуется к тем следам памяти, которые никогда не осознавались и не могли осознаваться.

Это обстоятельство рассматривается как уникальный отличительный признак такого внушения. Но при этом как будто упускается из виду, что в отличие от игры заурядного актера поведение испытуемого "в образе" великого человека неизмеримо богаче, чем его формальное, осознанное знание об образе. Его поведение значительно сложнее, чем любые его возможные представления об игре в творческую личность.

В. Л. Райков исследовал гипнотическую регрессию возраста, когда взрослым здоровым испытуемым внушалось, что они — дети четырех-пяти лет, а затем проводилось их психологическое исследование. Чтобы решить, идет ли речь об игре в детский возраст или о подлинном переживании регрессии, были приглашены в качестве контрольной группы опытные актеры детского театра, которым предложили сыграть роль детей соответствующего возраста. Между поведением актера и поведением испытуемого в гипнозе было на первый взгляд большое сходство, но результаты психологических исследований показали существенное различие. Так, испытуемому внушалось: "Тебе 5 лет, у тебя есть сестра Оля, и два брата — Коля и Миша. Сколько всего у тебя братьев и сестер?" Ребенок этого возраста умеет считать до трех, и как актеры, так и испытуемые давали правильный ответ. Затем вопрос менялся: "Сколько братьев и сестер у твоего брата Коли?". И тут следовал неожиданный ответ испытуемого — "два". Актер же детского театра, хорошо зная, что его герой умеет считать в таких пределах, no-прежнему отвечал "три". Ни актер, ни сам испытуемый в состоянии неизмененного сознания не знали, что в таком возрасте ребенок еще не вполне выделяет себя как личность, не способен воспринимать себя как бы в стороне и потому не считает самого себя при перечислении сестер и братьев своего брата. Таким образом, в состоянии гипнотической регрессии испытуемый приобретает (или, вернее, восстанавливает) знания, которые отсутствуют у него на осознаваемом уровне.

При внушении "творческой личности" испытуемые принципиально иначе выполняют тест Гилфорда (на творческие способности), чем в состоянии обычного бодрствующего сознания, как мы уже упоминали. Они не только называют в гипнозе гораздо больше способов использования того или иного предмета, но и не повторяют те способы, которые были перечислены до гипноза. На вопрос о том, почему испытуемый не упоминает эти на поверхности лежащие способы, один из "великих людей" ответил презрительно: "Ну, таких банальных ответов вы от меня не дождетесь". Можно, следователь но, предполагать, что переживаемый в гипнозе "образ Репина" немногим более основан на осознанном представлении о Репине, чем переживание состояния новорожденности на знании об этом состоянии. В обоих случаях гипноз "извлекает" из субъекта значительно больше, чем сам субъект в состоянии осознать. Инструкция только каким-то способом "включает" образ, который потом проявляется по своим законам. Есть основания предполагать, что законы образного, правополушарного мышления отличаются от законов логического мышления, в большей степени связанного с левым полушарием.

Именно благодаря свойствам образного мышления возникает возможность полного чувственного отождествления себя с внушенным образом и использования резервов всей бесконечно богатой образной памяти. Когда доминирует логическое мышление, это имеет место в условиях неизмененного сознания, чувство реальности препятствует столь полному отождествлению.

Сохраняется осознанное представление о самом себе, и поэтому неосознаваемое представление о другом не может полностью проявиться как самосознание и, самое главное, как самоощущение. Поэтому в нормальных условиях представление себя другим всегда носит формальный характер.

Исключением является только игра талантливого актера, непосредственная и достоверная. Но большой вопрос — не играет ли самогипноз определенную роль в активации образного мышления выдающегося актера? Во всяком случае режиссеры отмечают, что высокая гипнабельность коррелирует с актерской одаренностью.

В свое время мы высказали гипотезу, что суть гипнотического изменения сознания сводится к относительному превалированию образного мышления в условиях ингибиции вербального мышления. Эта гипотеза косвенно подтверждается результатами некоторых экспериментальных исследований. Так, показано, что более гипнабельные субъекты предпочитают получать информацию в левое поле зрения (т.е. в правое полушарие) — в аудитории они располагаются справа от кафедры. При ответах на задаваемые вопросы у них также прежде всего активируется правое полушарие, что проявляется движением взора влево. Гипнотические воздействия оказываются наиболее эффективными именно при внушении комплексных состояний и чувственно переживаемых образов. Так, прямая инструкция воспроизвести отдельные неврологические феномены новорожденности ("ваши глазные яблоки "плавают" и движутся в разных направлениях"), предъявляемая даже в глубоких стадиях гипноза, как правило, не может быть выполнена. Внушение же неонатального периода без всякой дальнейшей детализации: ("тебе 2 дня! ") дает выше описанную богатую и разнообразную картину. Требования, предъявленные в гипнозе — играть или рисовать как можно лучше, — оказываются значительно менее результативными, чем внушение образа великого музыканта или художника. При чувственном отождествлении себя с этим образом как бы автоматически, без дополнительных уточняющих инструкций, реализуется потенциальное множество заложенных в нем возможностей.

Сходные выводы могут быть сделаны из исследований Л. Шертока.

Наиболее полный эффект гипнотической анальгезии возникает не при прямом внушении отсутствия болевой чувствительности, а при внушении следующего представления: "Вам кажется, будто на вашей руке надета длинная кожаная перчатка". В том же случае, когда внушение носило прямой и директивный характер, испытуемая сама осуществила спонтанный перенос болевых ощущений на "другого" человека. Существенным компонентом механизма внушенных ожогов являются яркие представления раскаленных предметов, приложенных к соответствующему участку кожи. Современные данные о функциональной межполушарной асимметрии помогают в какой-то степени понять механизм активации образного мышления с помощью вербальной инструкции: показано, что правое полушарие, даже изолированное, способно к пониманию речи в достаточно широких пределах. В то же время обостренная концентрация внимания на общении с гипнотизером обеспечивает ту редукцию сознания, логического мышления, которая необходима для доминирования образного мышления.

В. Л. Райков подчеркивает, что измененное под воздействием гипноза сознание может во многом напоминать состояние творческого экстаза. В книге Д. Данина о Нильсе Боре приведены свидетельства очевидцев, что Н. Бор в процессе решения творческих задач производил впечатление загипнотизированного. Способность писателя на высоте творческого подъема почувствовать полное тождество с собственным персонажем, как это произошло, например, с Г. Флобером при описании отравления госпожи Бовари, очень напоминает переживание в гипнозе "внушенной" личности. По-видимому, неправомерно сводить творческий акт к самогипнозу, скорее в основе обоих состояний лежат активация образного мышления и некоторая его самостоятельность по отношению к вербально-логическому мышлению. Так, известно, что временное одностороннее выключение левого полушария может способствовать более выразительной художественной экспрессии в живописи и в музыке.

После гипноза, и особенно после серии гипнотических внушений, субъект нередко отмечает повышение творческой продуктивности, причем необязательно связанное с характером внушенного образа. Так, некоторые испытуемые В. Л. Райкова после внушения образов великих художников или музыкантов неожиданно начали писать стихи. Такое неспецифическое действие гипноза также свидетельствует о том, что гипноз раскрепощает и мобилизует образное мышление. Об этом же свидетельствует увеличение после гипноза интереса к миру во всех его проявлениях, повышение работоспособности и подъем душевных сил. В этой связи существенно наблюдение, что гипноз, даже без специальной терапевтической направленности, приводит к улучшению самочувствия и психического состояния. Есть основания предполагать, что одним из важных механизмов патогенеза неврозов и психосоматозов является недостаточная действенность образного мышления. Действительно, неспособность к формированию многозначного контекста не только обедняет личность, но и делает человека более уязвимым к разнообразным конфликтным ситуациям, прежде всего к мотивационным конфликтам. Альтернативное, однозначное логико-вербальное мышление часто оказывается бессильным в поисках выхода из таких конфликтов. Все преимущества в таком случае на стороне принципиально неальтернативного образного мышления.

По-видимому, именно с этим связана большая роль образного мышления в механизмах психологической защиты, прежде всего в сновидениях. Между тем у больных психосоматозами и неврозами образное мышление представляется функционально дефектным. Именно с недостаточной активностью образного мышления могут быть связаны исходные трудности при попытке гипнотического воздействия на таких больных, их низкая гипнабельность. Восстановление функциональных возможностей образного мышления в процессе упорной гипнотерапии играет поэтому гораздо более существенную роль, чем устранение под гипнозом определенных конкретных симптомов. Восстановление гипнабельности может рассматриваться как один из критериев излечения (наряду с восстановлением сновидений и творческого потенциала), в то же время это и путь к излечению.

Из всего вышесказанного очевидно, что гипноз человека не имеет ничего общего с так называемым "животным гипнозом". Поведение при последнем, как и характер электрической активности мозга (отсутствие гиппокампального тета-ритма), свидетельствуют о том, что "животный гипноз" всего лишь форма пассивно-оборонительного поведения. Такое поведение только на ранних этапах фило- и онтогенеза выполняет определенную приспособительную функцию, у взрослых же особей является неадаптивным и сопровождается снижением сопротивляемости организма к вредным воздействиям. Оно провоцируется ситуацией угрозы и у человека выражается в чувстве страха, безнадежности и непродуктивной тревоги. Наблюдения, что гипнотическое состояние у испытуемых чаще возникает не при доминировании эмоций страха, а при полном принятии ситуации и доверии к гипнологу, является важным аргументом против тождества животного и человеческого гипноза. Пассивно-оборонительное поведение в принципе противоположно тому активному расширению собственных психических возможностей субъекта, которое достигается при активации образного мышления во время гипноза. Кроме того, не следует забывать, что "подчиненность" инструкциям гипнолога носит ограниченный характер: даже глубоко загипнотизированного невозможно заставить нарушить те нормы поведения, которые интериоризированы и стали собственными мотивами. Следовательно, в гипнотическом состоянии в определенных пределах сохраняется "образ Я", и внушение другого образа возможно только, если он приемлем для личности.

Итак, именно внушение целостного образа позволяет выявить в гипнозе уникальные возможности, о которых сам человек не догадывался. Разумеется, эти возможности именно выявляются, а не привносятся состоянием гипноза.

То, что не содержится в опыте, приобретенном человеком на протяжении жизни, то, что не опирается на потенциальные ресурсы мозга (которые намного превосходят наши самые смелые мечты) — в гипнозе получить не удается. В этом смысле весьма показателен рассказ Макса Тота. Он тоже экспериментировал с внушением раннего возраста и однажды рискнул перейти грань и внушить испытуемому, что он еще не родился. "Никогда я больше этого не повторял, — сказал Тот, — потому что очень испугался: у клиента остановилось дыхание, хотя сердце продолжало работать (как у плода до рождения). Я почувствовал, что теряю контакт с испытуемым (возможно, начиналось кислородное голодание мозга). И в этот момент, к счастью, испытуемый сам вышел из состояния гипноза". В то же время из попытки внушить человеку, что он уже умер, ничего не получалось: он просто ложился навзничь и складывал руки на груди, как, в его представлении, происходит с покойником. В отличие от опыта рождения, реального опыта смерти у большинства из нас, по счастью, нет.

Переживание внушенного образа обладает огромной силой, по-видимому, потому что включает все потенциальные возможности образного мышления, которым в обычной жизни, кроме сновидений, мы в нашей культуре пользуемся очень мало. Йоги и представители восточных цивилизаций используют его гораздо шире. Эту главу я хочу закончить смешным эпизодом, который характеризует не образное мышление, а примитивное мышление людей, управлявших в свое время советской империей.

Однако для полного понимания юмора этого эпизода необходимо сначала рассказать еще одну смешную историю, связанную с В. Л. Райковым. Однажды он явился ко мне в лабораторию, уселся, закинул ногу на ногу и торжественно провозгласил: "Вчера мне предложили пост министра внутренних дел, и я согласился". Это было задолго до перестройки, после которой все стало возможным, и поэтому я осторожно поинтересовался, не пришел ли он проконсультироваться со мной по поводу своего психического здоровья. Но выяснилось, что ему и впрямь предложили роль министра внутренних дел в фильме Элема Климова "Агония" — о Распутине, и он сыграл эту роль очень неплохо.

А теперь о том эпизоде, который характеризует мышление крупных чиновников СССР времен агонии империи. Незадолго до перестройки Райков попросил меня сопровождать его в Ученый совет Министерства здравоохранения для поддержания проекта создания лаборатории по изучению и развитию творческих способностей. Я охотно согласился, поскольку гипноз, как и другие особые состояния сознания, — прекрасный метод активации творческого потенциала. Заместитель председателя Ученого совета ознакомился с проектом и сказал: "Это очень интересно. Но, откровенно говоря, Владимир Леонидович, под развитие творческих способностей писателей, художников, музыкантов Вам не дадут ничего — это неактуально. А вот не могли бы Вы с помощью Вашего метода повысить по всей стране производительность труда?" Я взглянул на Райкова — глаза его округлились и челюсть отвисла. Я никогда не видел Райкова таким растерянным — даже когда он свободно импровизировал, объясняя неизвестные ему механизмы гипноза. Я понял, что он собирается отказаться, и решительно вмешался: "Разумеется, он может.

Его метод — прекрасный способ повышения труда на фабриках и заводах". Зам. председателя обрадовался: "Вот-вот, составьте такой проект, и мы поддержим Вас любыми средствами".

Когда мы вышли из министерства Райков на меня накинулся: "Что Вы такое несли? Какая, к черту, производительность труда?" "Успокойтесь, Володя, — ответил я. — Во-первых, Вы не знакомы с организацией науки в стране. Когда Вам уже дадут лабораторию, Вы будете делать то, что умеете, и никто и не вспомнит о первоначальных условиях. А во-вторых, как это Вам не хватило чувства юмора? Вы сыграли у Климова периферийную, второстепенную роль. А сейчас Вас хотят повысить в роли — Вам предлагают роль Распутина, предлагают с помощью гипноза спасти страну. Как же можно от этого отказываться?"