Глава 14. Права собственности и теория контракта

Право собственности включает право заключения контрактов по поводу этой собственности: ее передачи или обмена на титулы собственности другого индивида. К сожалению, многие либертарианцы, сторонники права заключать контракты, возводят контракт в ранг абсолюта и вследствие этого считают, что любой добровольно заключенный контракт в свободном обществе должен быть защищен законом. Их ошибка состоит в том, что они не осознают: право заключать контракты – это прямое производное от права собственности и, следовательно, только те контракты должны защищаться законом (т.е. нарушение которых карается по закону), нарушение которых одной из сторон подразумевает кражу собственности другой стороны. Контракт защищается законом только в случае, если его неисполнение подразумевает имплицитную кражу собственности. Но это истинно только в том случае, если мы признаем, что законно защищаемые контракты существуют только в том случае, когда титул собственности уже передан и вследствие этого невозможность исполнения контракта означает, что собственность другой стороны удерживается нарушителем контракта без согласия этой стороны (имплицитная кража). Поэтому правильная либертарианская теория защищенного законом контракта была определена как теория контракта на основе "передачи титулов". [1]

Давайте проиллюстрируем данную точку зрения. Представим себе, что Смит и Джонс заключают контракт, по которому Смит в настоящее время дает Джонсу $1000 в обмен на долговую расписку, по которой тот соглашается выплатить Смиту $1100 ровно через год. Это типичный долговой контракт. Его смысл в том, что Смит передал титул собственности на $1000 в обмен на согласие Джонса передать титул собственности на $1100 Смиту через год, начиная с момента заключения сделки. Представим теперь, что по прошествии года Джонс отказывается платить. Почему по либертарианскому закону Джонс должен быть принужден к выплате? Существующий сейчас закон (который мы подробнее разберем ниже) подразумевает в широком смысле, что Джонс должен заплатить $1100 потому, что он «обещал» заплатить и это обещание создает у Смита «ожидание» получения денег.

Наша точка зрения здесь состоит в том, что простые обещания – это не передача титула собственности; что хотя может быть моральным держать свои обещания, в либертарианской системе функцией закона (т.е. легализованного насилия) не является защита морали (в данном случае, выполнения обещаний). Наша точка зрения состоит в том, что Джонс должен заплатить Смиту $1100 потому, что он уже ранее согласился передать титул собственности и невыплата означает, что Джонс является вором, так как он незаконно удерживает титул собственности, принадлежащий Смиту. Иными словами, Исходная передача $1000 Смитом была не безусловной, а условной, и условием этой передачи было то, что Джонс должен выплатить $1100 через год и, следовательно, отказ платить будет имплицитной кражей собственности, принадлежащей Смиту по закону.

Давайте посмотрим с другой стороны, следствия преобладающей ныне теории контракта на основе «обещаний» или «ожиданий». Представим, что А обещает сочетаться браком с Б; Б начинает работу над планом бракосочетания, несет издержки на подготовку церемонии. В последнюю минуту А меняет свое решение, таким образом, нарушая подразумеваемый «контракт». Какова будет роль агентства, осуществляющего применение закона в либертарианском обществе? Логически, приверженец теории «обещания» должен думать следующим образом: А добровольно обещал Б сочетаться браком и создал у Б ожидание бракосочетания; таким образом, контракт должен быть выполнен. А следует принудить сочетаться браком с Б.

Насколько нам известно, никто не доводил логических рассуждений до этих следствий теории ожидания. Принудительное бракосочетание, очевидно, недалеко ушло от насильственного рабства, и ни один теоретик, не говоря уж о либертарианце, не заходил в логических размышлениях так далеко. Очевидно, свобода и принудительное рабство категорически несовместимы, более того, прямо противоположны. Но почему нет, если считать что все обещания должны быть законно защищаемыми контрактами?

Более мягкая форма законной защиты брачных обещаний, тем не менее, применяется, и более того, защищается, нашей легальной системой. Прецедент «нарушения данного слова», обязывает нарушителя обещания компенсировать другой стороне ущерб, выплачивать издержки, понесенные ввиду сложившихся ожиданий. Но даже когда эта практика не доходит до обязательного рабства, она не является допустимой в силу того, что обещания и ожидания не содержат никакой собственности; это лишь субъективные состояния разума, которые не включают передачу титула собственности и, соответственно, никакой возможности имплицитной кражи. Поэтому они не должны защищаться законом, и в последние годы прецеденты «нарушения обещания» как минимум частично потеряли силу в судах. Здесь важно заметить, что хотя защита обещаний вряд ли покажется либертарианцу столь же вопиющей, как и принуждение к обязательной службе в армии, эти вещи исходят из одной и той же неверной предпосылки.

Давайте более подробно разберем точку зрения о том, что простые обещания и ожидания не должны защищаться законом. Основная причина – в том, что единственный допустимый случай передачи титула собственности в свободном обществе - это случай, когда собственность может быть, по природным свойствам или по природе человека, отчуждена. Вся физическая собственность индивида отчуждаема, т.е. собственность и контроль над ней реально может быть передан другому лицу. Я могу отдать или продать другому человеку свои ботинки, свою машину, свой дом, свои деньги и т.д. Но существуют вещи, которые по природным свойствам или по природе человека, неотчуждаемы, даже добровольно. В частности, человек не может передать другому свою волю , и в частности, контроль над своим разумом и телом. Каждый человек контролирует свое тело и разум. Каждый человек контролирует свою волю и личность если хотите, он «заклинен» в своей неотъемлемой и неотчуждаемой собственности. А коль скоро, воля и контроль над собственной личностью неотчуждаемы, таковыми же являются и права на этот контроль. Это и есть основание знаменитого положения Декларации Независимости о том, что естественные права человека неотчуждаемы; что они не могут быть уступлены, даже если индивид желает их уступить.

Или как указывает Вильямсон Эверс, философские основания прав человека

«исходят из того факта, что каждый человек является собственником своей воли. Понимание прав как прав собственности и свободы контракта базируется на абсолютном праве собственности на себя и свою волю. Использование производных прав для уничтожения их основания философски неверно» . [2]

Отсюда следует и невозможность защиты рабского контракта в либертарианской теории. Представьте, что Смит заключает с «Джонс корпорейшн» следующий контракт: Смит весь остаток своей жизни будет выполнять все приказы, безо всяких условий, которые пожелает издать «Джонс корпорейшн». Сейчас в либертарианской теории нет ничего, что запрещало бы Смиту заключить такой контракт и ничего, что запрещало бы ему впоследствии без ограничений выполнять любые приказы «Джонс корпорейшн». Проблема начинается, когда впоследствии Смит меняет свое решение и желает уйти. Может ли он быть принужден к выполнению своего добровольного обещания? Наша точка зрения – и, к счастью, она поддерживается нынешними законами – что обещание Смита не было состоятельным контрактом и не может быть законно защищено. В соглашении Смита не было передано титула собственности, потому что контроль Смита над его телом и волей неотчуждаем . Так как этот контроль не может быть отчужден, соглашение не было действительным контрактом и поэтому не может быть защищено законом. Соглашение Смита было простым обещанием, выполнение которого может быть обязательным морально, но не может быть обязательным легально.

Фактически, законная защита обещаний породит не меньше принудительного рабства, чем обсужденных выше принудительных браков. Но не должен ли Смит быть принужден законом к выплате компенсации в пользу «Джонс корпорейшн», сопоставимой с ожидаемыми выгодами от его пожизненной службы «Джонс корпорейшн»? И вновь ответ будет отрицательным. Смит не является имплицитным вором, он не удерживает незаконно никакой собственности «Джонс корпорейшн», так как титул собственности на его тело и личность всегда оставался за ним.

Что же относительно обманутых ожиданий «Джонс корпорейшн»? Ответ должен быт таким же, как и в случае с обманутым женихом или невестой. Жизнь всегда непредсказуема, всегда рискованна. Кто-то лучше, а кто-то хуже предсказывает ее повороты, т.е. действия людей и мировые события. Потенциальный жених или невеста, или «Джонс корпорейшн» в данном случае приняли риск, и если их ожидания обмануты, значит, они оказались в данном случае худшими предсказателями и в будущем станут лучше думать перед тем как связываться со Смитом или нарушителями брачных обещаний.

Если защищаться законом могут только контракты, в которых передаются титулы прав собственности, а не простые обещания или ожидания, а применяются сейчас прямо противоположные теории контракта, то встает важный вопрос из реальной жизни: должны ли призывники-дезертиры из армии быть полностью освобождены от ответственности? Либертарианцы, считая, что обязательная военная служба – это принудительное рабство, без сомнений оправдают дезертиров. Но что насчет военнослужащих, завербовавшихся в армию добровольно (и оставляя в стороне вопрос тех, кто записался в армию добровольно только чтобы избежать принудительного призыва)? Сторонник теории «обещания» должен строго защищать как наказание, так и принудительный возврат дезертира в армию. Теоретик, придерживающийся теории передачи титулов, напротив, будет доказывать, что каждый человек имеет неотчуждаемое право на контроль собственного тела и воли, так как такой контроль является природным фактом. И, следовательно, доказывать, что вербовка является простым обещанием, которое не может быть защищено законом, так как каждый человек каждый человек имеет право изменить решение относительно управления своим телом и волей в любое время. Так, кажущиеся минимальными различия в теориях контракта могут вести к жизненно важным различиям в общественной политике.

В современной Америке, ситуация с вооруженными силами является ярким исключением из общей практики – в остальном каждый имеет право покинуть свою работу независимо от ранее данного «обещания» или заключенного контракта. [3] К сожалению, при этом суды, отказываясь принуждать работника к конкретной работе (а попросту говоря, отказываясь порабощать его), запрещают ему выполнять подобную работу у другого работодателя на срок исходного соглашения. Если кто-то подписал контракт на работу инженером в компании ARAMCO на пять лет и затем покидает работу, то суд запрещает ему выполнять аналогичную работу у другого работодателя на остаток этих пяти лет. Очевидно, что от такого ограничения остается лишь один шаг до прямого насильственного порабощения и что такие ограничения должны быть категорически недопустимы в свободном обществе.

Так что же, работодатели не имеют никаких средств воздействия на таких переменчивых работников? Конечно имеют. Они могут, если желают, заключить добровольное соглашение о «черном списке» нелояльных работников и отказаться нанимать их. В свободном обществе это находится полностью в рамках их прав; но не в их правах насильственно препятствовать ушедшему работнику добровольно наниматься к кому-либо другому. Допустимо и еще одно средство воздействия. Представим, что Смит, когда заключал свое соглашение на добровольное пожизненное рабство, он получил взамен оплату в $1000000 в оплату будущих услуг. Очевидно, что «Джонс корпорейшн» передало титул собственности на $1000000 не безусловно, а условно с условием его последующей пожизненной службы. Смит имеет абсолютное право изменить свое решение, но при этом он теряет право удерживать $1000000. Если он поступает так, то он крадет собственность «Джонс корпорейшн» и, соответственно, должен вернуть $1000000 плюс проценты. Так как титул собственности на $1000000 был и остается отчуждаемым .

Давайте рассмотрим случай, кажущийся более сложным. Представим себе, что известный актер соглашается появиться в конкретном театре в заданное время. По какой-то причине он не появляется. Должен ли он быть принужден появиться в эту или другую определенную дату? Конечно нет, так как это было бы принудительным порабощением. Должен ли он быть принужден, как минимум, компенсировать владельцам театра расходы на рекламу и иные расходы, предпринятые в связи с ожиданием его присутствия? И вновь нет, так как соглашение было простым обещанием, касающимся его неотчуждаемой воли, и это решение он может изменить в любой момент. Иными словами, пока киноактер не получил никакой собственности владельцев театра, он не совершает у них (или кого-либо еще) никакой кражи, и, поэтому, не может быть принужден к выплате ущерба. Владельцы театра действительно могли строить планы и инвестировать в них в ожидании, что актер появится, но это их собственный риск. Владельцы театра не могли ожидать, что актера можно будет принудить к оплате их плохого прогнозирования и выбора ненадежного партнера. Владельцы заплатят за свою ошибку излишнего доверия актеру. Держать обещания может считаться более моральным, чем их нарушать, но любое насильственное принуждение к моральному поведению не должно выходить за рамки наказания кражи или нападения, иначе оно само становится вмешательством в права собственности, которое недопустимо в либертарианском обществе.

И вновь, если актер получил авансовый платеж от владельцев театра, то его удержание денег при невыполнении условий контракта будет имплицитной кражей собственности владельцев театра и актер может быть принужден вернуть деньги.

Специально для утилитаристов, которые шокированы следствиями данной доктрины, заметим, что многие, если не все указанные проблемы могут быть легко сняты в либертарианском обществе, если с обещающего будет запрошена гарантия исполнения контракта в пользу получателя услуг по исходному соглашению. Иными словами, если владельцы театра хотят застраховаться от риска непоявления актера, они могут отказаться подписывать контракт без сопровождающей его гарантии. В этом случае актер в рамках соглашения о его грядущем появлении соглашается выплатить владельцам театра определенную сумму в случае если не появится там в оговоренное время. Так как деньги, безусловно, отчуждаемы, такой контракт будет удовлетворять нашему критерию передачи титулов собственности и будет действительным и защищаемым контрактом. Так актер может подписать следующую гарантию: «Если я не появлюсь в театре X в такую-то дату и такое-то время, то я обязуюсь до такой-то даты выплатить владельцам театра такую-то сумму». Нарушение гарантии будет имплицитной кражей собственности владельцев театра. Если же владельцам театра не удается получить гарантию исполнения как часть соглашения, то они должны быть готовы к последствиям возможного его невыполнения.

Как заметил в своей важной статье А.В.Б Симпсон, гарантии исполнения контракта в Средние века были правилом не только для сделок по персональным услугам, но и для всех остальных контрактов, включая продажу земли и денежные займы. [4] Такие гарантии исполнения эволюционировали на рынке в добровольные штрафы или штрафные санкции, по которым участник контракта обязывал себя заплатить обычно сумму, вдвое превышающую сумму вовлеченную в контракт в случае невыплаты долга или неисполнения контракта к согласованной дате. Добровольное внесение в контракт штрафных санкций служило для него мотиватором выполнения контракта. Так, если А согласился продать Б участок земли за оговоренную цену, каждый из них должен обязать себя выплатить оговоренную сумму, обычно двойную цену контракта в случае невозможности его исполнения. В случае денежного долга, называемого «обычная денежная гарантия», некто, занявший $1000 соглашается заплатить $2000 в случае, если не сможет заплатить $1000 к указанной в соглашении дате. (Или, более строго, обязательство выплатить $2000 является условным относительно выплаты должником $1000 к указанной дате. Отсюда и термин «условные штрафные санкции».) В описанном выше контракте о персональной услуге, представим, что непоявление актера приведет к убыткам театра в $10000; в этом случае актер должен подписать гарантию исполнения контракта на $20000 в случае своего непоявления. В таком контракте владелец театра защищен и не присутствует никакого ненадлежащего принуждения к выполнению простых обещаний. (Очевидно, что оговоренные штрафные санкции не обязательно должны составлять удвоенную вовлеченную сумму – они могут составлять любую оговоренную сторонами сумму. Двойное возмещение было традиционным в Средние века и раннее Новое время в Европе.)

В рамках своей статьи Симпсон пересматривает ортодоксальный исторический взгляд на развитие современного контрактного права: взгляд на возмещение убытков как на защиту простого обещания, хотя и с оговоркой, что она была необходима для создания рабочей системы защиты контрактов при установлении базовых прав собственности в системе обычного права. Симпсон же показывает, что развитие в Англии концепции возмещения убытков в шестнадцатом и семнадцатом столетиях не было результатом внезапно возникшего внимания к нуждам бизнеса, а просто заменой быстро исчезающему институту штрафных неустоек, который верой и правдой служил бизнесу в течение многих столетий. Также Симпсон указывает, что инструмент гарантий исполнения показал себя как достаточно гибкий инструмент для обслуживания как простых, так и сложных контрактов и соглашений. Гарантии исполнения была достаточно формальной для защиты от мошенничества и в то же время, очень простой в исполнении и защите, удобной для коммерческих транзакций. Более того, за столетия использования кредиторы почти не обращались в суды за «возмещением издержек» (приказами о «вызове в суд по иску о нарушении договора за печатью»), так как «издержки» заранее фиксировались в самом исходном контракте. Как пишет Симпсон:

«с точки зрения кредитора контракты, в которых штрафные санкции фиксируются заранее, весьма притягательны, особенно, если альтернативой является определение ущерба судом» . [5]

Но почему исчезли гарантии исполнения? Потому что суды начали отказывать в защите таких обязательств. По какой-то причине, возможно из ложно понятой «гуманности» или из более низменных побуждений, например, получения специальных привилегий, суды начали ставить палки в колеса жесткого применения закона в области защиты полного исполнения контрактных обязательств. Так как гарантия исполнения значила, что «при любой задержке исполнения контракта к выплате следует вся неустойка». [6]

Поначалу, в елизаветинские времена, Высокий канцлерский суд начал вмешиваться освобождением от ответственности должника (лица принявшего обязательство) в случаях «крайних трудностей». В начале семнадцатого столетия это послабление распространилось на все случаи неудач должника, а также на случаи, когда он выполнил обязательства с небольшой задержкой – в этом случае он обязывался к выплате цены контракта плюс то, что суд считал «надлежащим ущербом» - таким образом, снижая должнику размер ранее согласованных штрафных санкций. Вмешательство продолжилось и в последующие годы до тех пор, пока в 1660-1670х годах канцлерские суды просто не объявили любые штрафные санкции незаконными в любых контрактах, требуя от лица несущего обязательства выплаты цены контракта плюс неустойку, рассчитанную через ставку процента, плюс «надлежащий ущерб», определяемый собственно судом – обычно жюри. Это правило было быстро подхвачено мировыми судами в 1670е и затем формализовано и узаконено на рубеже восемнадцатого столетия. Естественно, вследствие отказа судов защищать их, институт штрафных санкций быстро отмер.

Крайне неудачное подавление института гарантий исполнения было результатом применения ошибочной теории защиты контракта, которую привнесли в первую очередь суды, а именно: что целью защиты контракта является компенсация кредитору (или лицу, владеющему обязательством) до исходного состояния, т.е. до состояния, в котором он находился до заключения контракта. [7] В более ранние века суды считали, что «компенсация» состоит в защите гарантии исполнения и штрафных санкций; но затем легко изменили свое мнение и решили, что назначенный судом «ущерб» будет достаточным, тем самым, смягчая «суровость» добровольно назначенных штрафных санкций. Однако теория защиты контракта ничего общего не имеет с «компенсацией»; ее цель всегда должна состоять в том, чтобы защитить права собственности и предотвратить имплицитную кражу путем нарушения контракта, по которому передаются титулы прав собственности. Защита титулов собственности – только она является целью бизнеса защитных агентств. Симпсон проницательно пишет о

«тяготении двух идей. С одной стороны, мы имеем идею о том, что настоящей функцией институтов контрактного права является, насколько возможно, защита выполнения контракта [т.е. защита штрафных санкций]. С другой – у нас есть идея о том, что достаточной функцией закона является возмещение потерь, возникших вследствие неисполнения контрактов» .

Последний подход накладывает тяжелые ограничения на энтузиазм, с которым люди подходят к требованиям исполнения контракта; более того, в контрактах на персональные услуги (как, например, в случае с нашим актером) «праву расторжения контракта» приписывается положительная ценность, так как нарушающая сторона принуждается к выплате компенсации. [8]

Как насчет договоров дарения? Должны ли они защищаться законом? И вновь, ответ зависит от того, было ли дано простое обещание или произошла реальная передача титулов собственности. Очевидно, если А говорит Б, «настоящим я дарую тебе $10000», то переход титула собственности присутствует и контракт защитим; А после этого не может требовать назад свои деньги. С другой стороны, если А говорит «я обещаю передать тебе $10000 в течение года», то это простое обещание, то что в римском праве называлось nudum pactum (соглашение без исковой силы), и соответственно такой контракт не может защищаться. [9] Получатель может только надеяться на то, что даритель исполнит свое обещание. Если же с другой стороны, А говорит Б, «я настоящим обязуюсь передать тебе $10000 в течение года», то это декларация будущей передачи и она должна защищаться.

Специально заметим, что речь идет не об игре слов, как может показаться в отдельных описанных случаях. Так как на повестке дня всегда стоит важный вопрос: идет ли речь о передаче титула на отчуждаемую собственность или дается простое обещаниею В первом и последнем случае соглашение может быть защищено потому что удержание переданной собственности является кражей, во втором – это простое обещание, которое не подразумевает перехода титулов собственности, является только морально обязывающим, но не легально обязывающим. Гоббс не играл словами, когда совершенно верно писал:

«Только слов о будущем, содержащих простое обещание [nudum pactum] недостаточно для того, чтобы сделать дарение или подобное действие обязывающим. Так как если они относятся к будущему, как, например, слова «завтра я дам », они лишь знак того, что я еще не отдал и таким образом мои права еще не переданы, а остаются за мной до тех пор, пока я не отдам их каким-то другим действием. Но если мои слова относятся к настоящему времени, или прошлому, например «я даю », или «я дал, тебе доставят это завтра », то мое завтрашнее право уже передано сегодня. … Здесь существует огромная разница в значении слов … между «я хочу, чтобы это стало твоим завтра » и «я дам это тебе завтра »: потому что в первом случае «я хочу » означает нынешнюю волю, в последнем – «я дам» означает обещание будущего действия. Поэтому в первом случае слова в настоящее время передают будущее право, а во втором – относятся к будущему действию и не передают ничего» . [10]

Давайте теперь приложим две противоборствующие теории к чистому соглашению о дарении, а не к обмену. Дед обещает внуку оплатить обучение в колледже; после года или двух обучения дед, из-за ухудшения положения своего бизнеса или по какой-то причине, решает отменить свое обещание. На основании обещания внук понес определенные издержки на развитие своей карьеры в колледже и последующей переподготовке к работе по другой профессии. Должен ли внук иметь право принудить деда к выполнению обещания в судебном порядке?

В нашей теории, внук не имеет прав ни на какую собственность деда, так как дед сохраняет права на свои деньги. Голое простое обещание не передает никаких титулов собственности и не должно порождать никаких субъективных ожиданий у потенциально одаряемого. Издержки, понесенные внуком, относятся только к его собственному предпринимательскому риску. С другой стороны, конечно, если дед передал титул собственности, то деньги будут уже собственностью внука, и он может защищать свое право в суде. Так было бы, если бы дед написал: «Я настоящим передаю тебе (внуку) $8000» или «Я настоящим передаю тебе $2000 в следующие даты 1 сентября 1975, 1 сентября 1976 и т.д.».

С другой стороны в модели контракта, основанной на «ожиданиях», есть два возможных варианта: либо внук имеет законное право требовать от деда оплаты колледжа на основании простого обещания, либо имеет законное право требовать возмещения издержек, которые внук понес в ожидании того, что обещание будет исполнено. [11]

Представим, однако, что исходное обещание деда было не просто обещанием, а условным обменом: например, что дед согласился оплатить полное обучение внука при условии, что внук будет еженедельно отчитываться о ходе обучения. В этом случае, в соответствии с нашей теорией передачи титулов, дед заключил сделку условной передачи титулов: обмен передачи титула на выполнение внуком некоторых действий. Если внук фактически выполнял и продолжает выполнять эти действия, то оплата обучения принадлежит ему на праве собственности, и он имеет право требовать ее с деда. [12]

С предлагаемой нами теорией будет ли мошенник ответствен перед законом? Да, потому что обманом здесь является невыполнение проведенной сделки по передаче собственности и, следовательно, нарушение контракта будет имплицитной кражей. Если, например, А продает Б пакет в котором по словам А находится радиоприемник, а на поверку там оказывается просто кусок металла, то Б взял у А деньги, но не выполнил условий договора – поставку радиоприемника. Таким образом, А украл собственность Б. То же относится и к гарантиям относительно какого-либо продукта. Если, к примеру, продавец утверждает, что упаковка содержит 5 унций продукта, а реально она столько не содержит, то продавец взял деньги и не выполнил условий контракта, фактически он украл деньги покупателя. Еще раз повторим, гарантии относительно продукта будут законно защищаться не потому, что они являются «обещаниями», а потому, что они описывают одно из условий согласованного сторонами контракта. Если предмет не соответствует заранее оговоренным требованиям, то имеет место мошенничество и, следовательно, имплицитная кража. [13]

Будут ли в либертарианском обществе возможны законы о банкротстве? Очевидно, нет, потому что законы о банкротстве подразумевают отмену добровольно принятых должником обязательств и, следовательно, ущемляют права кредиторов. Должник, отказывающийся выплачивать долг, крадет собственность кредитора. Если должник может заплатить, но скрывает собственность, то его акт воровства отягощен еще и мошенничеством. Но даже если должник реально не может заплатить, то он от этого не исчезает факт кражи собственности кредитора. Функцией закона в таком случае должно быть обеспечение обязательств, например, конфискация будущих доходов должника в пользу его кредиторов в погашение долга, процентов по долгу и ущерба. Законы о банкротстве, отменяющие долги вопреки правам собственности кредитора фактически подтверждают право красть у кредитора. В прошлом к обанкротившемуся должнику относились как к вору и принуждали платить по долгам по мере появления дохода. Несомненно, такое наказание как тюремное заключение далеко выходило за рамки пропорционального воздаяния и поэтому было чрезмерным, но, по крайней мере, старые законы назначали ответственным, того, кто им реально являлся: принуждая должника к выполнению контрактных обязательств и возврату собственности, которую он задолжал, кредитору – ее владельцу. Один историк американских законов о банкротстве, хотя и был сам их сторонником, признавал, что они попирают права собственности кредиторов:

«Если бы законы о банкротстве были основаны на законных правах индивидов, то не было бы никаких гарантий, что должникам не пришлось бы выплачивать свои долги пожизненно, а после их смерти это продолжили бы правопреемники. … Кредитор имеет права, которые не должны нарушаться даже если причиной банкротства стали несчастья. Его требования – часть его собственности» . [14]

В защиту законов о банкротстве экономист утилитаристского толка мог бы ответить, что коль скоро эти законы действуют, кредитор знает, что может случиться с его правами и учитывает этот дополнительный риск путем установления более высокой процентной ставки и, следовательно, действие законов о банкротстве не должно рассматриваться как ущемление прав собственности кредиторов. Это правда, что кредитор заранее знает о существовании таких законов и что он запрашивает более высокую ставку чтобы компенсировать риск. А вот их «следовательно», тем не менее, совсем отсюда не следует. Безотносительно предварительного знания и предупреждения, законы о банкротстве все равно нарушают и экспроприируют права собственности кредиторов. На рынке случаются любые ситуации, в которых потенциальные жертвы могли бы сманеврировать так, чтобы минимизировать ущерб от узаконенной кражи. Но кража не становится легитимной из-за того, что ее можно было избежать.

Более того, этот утилитаристский аргумент можно использовать и в отношении таких преступлений как ограбление и кража со взломом. Вместо предъявления обвинений в ограблениях магазинов в некоторых районах города мы можем заявить (как утилитаристы) следующее: ведь владельцы при открытии магазинов заранее знали, что может произойти ограбление. До открытия они знали, что в этих районах повышенный уровень преступности и поэтому могли соответственно принять меры по страхованию или изменению способов ведения торговли. Не следует ли из этого, что ограбление магазинов не должно наказываться или даже считаться преступным? [15]

Иными словами, преступления и покушения на собственность остаются преступлениями. Почему прозорливые владельцы собственности, которые предприняли меры по ее защите от возможного покушения должны лишаться законной защиты их справедливой собственности? Почему должна наказываться предусмотрительность?

Проблему несостоятельности должников можно решать и другим способом: кредитор, видя добросовестные попытки должника расплатиться, может добровольно простить ему долг, полностью или частично. Важно заметить, что в либертарианской системе, защищающей права собственности, кредитор может простить должнику только принадлежащие ему долги, может подарить должнику только свои требования . Ситуации, в которой большинство кредиторов может принудить меньшинство «простить» долги, просто невозможна.

Добровольное прощение долга может произойти после признания несостоятельности, а может быть, и оговорено заранее в исходном кредитном контракте. В таком случае А может одолжить Б $1000 сейчас в обмен на возврат $1000 через год, а в контракте оговорить условия при которых долг полностью или частично списывается. Очевидно, что А назначит по такому контракту увеличенную процентную ставку в компенсацию дополнительного риска невыплаты. Однако наиболее важным в этих законных ситуациях прощения долгов здесь является то, что списание было добровольно согласовано индивидуальным кредитором, в исходном соглашении или постфактум.

Добровольное прощение долгов имеет философский смысл дара кредитора должнику. Довольно странно, что в то время как сторонники теории контракта как передачи титулов собственности рассматривают такой дар как вполне законное и действительное соглашение по передаче титулов собственности на деньги от кредитора к должнику, современная доктрина подвергает сомнению допустимость такого соглашения по освобождению от контрактных обязательств. Однако в нынешней теории обязывающий контракт рассматривается как обещание, обменянное на «вознаграждение» и в случае прощения долгов кредитор якобы не получает «вознаграждения». Но теория «передачи титулов» не испытывает с этим никаких проблем: «Действие кредитора по отказу от требований по отношению к должнику это тривиальный акт передачи титулов собственности. В любом случае это действие является просто выражением смягчения позиции владельца права требования». [16]

И другое важное положение: в нашей модели передачи титулов индивид должен иметь возможность продавать не только полные титулы собственности, но и их части, резервируя часть прав за собой или другими лицами, которым он эти части продает или передает. Так мы видели, что права авторов в обычном праве определены через то, что автор или издатель продает не полный пучок прав на произведение, а только его часть – за исключением права перепродажи. Аналогичным образом, действительными и законными будут ограничительные положения в договоре о передаче любой собственности, к примеру, если девелопер продает землю и все права на строительство, за исключением права строить дом больше указанной в договоре высоты или отличного от описанного в договоре дизайна. Единственная оговорка состоит в том, что в любой момент должен существовать владелец или владельцы всех прав на заданную собственность. В случае с ограничительными условиями, к примеру, должны существовать некие владельцы зарезервированного права на строительство более высокого здания; если не сам девелопер, то кто-то кто получил или купил такое право. Если владельца такого права нет, и оно является свободным, то владелец строительства может застолбить его по «поселенческому праву» и затем продолжить строительство до большей высоты. Иными словами, оговорки и другие ограничения не могут просто «сопровождать собственность» вечно, ограничивая желания всех ныне живущих владельцев этой собственности.

Такая оговорка исключает майорат как защищаемое право. В рамках майората владелец собственности может передавать собственность в наследство сыновьям и внукам, но с оговоркой, что никакой будущий владелец не сможет продавать землю вне рамок семьи (типичный случай феодализма). Это означает, что живущие владельцы не могут продавать собственность, их держит мертвая рука прошлого. Но все права на любую собственность должны находиться в руках живущих, существующих людей. Сохранение земли в собственности семьи может быть моральным требованием к потомкам, но оно не может иметь законной силы. Права собственности могут принадлежать и приносить пользу только живущим.

Есть как минимум один случай, в котором модель «обещаний и ожиданий» ведет к неразрешимому внутреннему противоречию, которое требует либо приоритета части теории касающейся «обещаниям», либо приоритета «ожиданиям». Это легальная проблема «продажа прекращает аренду». Так, представим, что Смит владеет участком земли; он отдает его в аренду Джонсу на пять лет. Затем случается так, что Смит продает землю Робинсону. Связан ли Робинсон условиями аренды земли Джонсу или он имеет право выселить его немедленно? В теории обещания, только Смит давал обещания по аренде земли; Робинсон не давал такого обещания и поэтому не отвечает за сделку аренды. В теории ожиданий сделка аренды породила у Джонса ожидания того, что земля будет в его пользовании следующие пять лет. Таким образом, со стороны «обещаний» продажа прерывает аренду, а со стороны «ожиданий» - нет. Теория передачи титулов собственности, однако, не испытывает такой проблемы. В нашей модели Джонс, арендатор, получил право использования земли на пять лет и владеет им весь период действия контракта. Поэтому Робинсон не может прервать аренду (исключая, естественно, такие условия прекращения аренды, которые заранее включены в контракт).

Есть одно жизненно важное политическое следствие теории передачи титулов, которого не имеет теория обещаний и ожиданий. Очевидно, что теория передачи титулов немедленно отвергает все варианты теории «социального договора» как оправдание существования государства. Оставляя в стороне исторический аспект проблемы – отсутствие свидетельств того, что такой контракт когда-либо заключался – должно быть очевидно, что Гоббсова уступка всех прав человека или Локкова уступка права на самозащиту, или любая другая вариация уступки, была простым обещанием, относящимся к будущему поведению (будущей воле) и не подразумевала никакой передачи отчуждаемой собственности. И конечно, обещания предков не могут связывать следующие поколения кроме тех, которые непосредственно давали обещание. [17]

Нынешняя система законов воплощает нечеткую смесь обоих подходов – как передачи титулов, так и ожиданий-обещаний. Как следствие влияния прагматизма и позитивизма в законотворчестве 19-20 веков, преобладает подход обещаний-ожиданий. Либертарианская теория естественных прав и прав собственности должна, таким образом, восстановить контрактное право на надлежащем базисе теории передачи титулов. [18]

Примечания:

1. В Williamson M. Evers, "Toward A Reformulation of the Law of Contracts," Journal of Libertarian Studies 1 (Winter 1977): 3-13. Я обязан этим разделом книги указанной великолепной работе, особенно за критику современных и прошлых законов и теорий защищаемого контракта.

2. Evers, "Law of Contracts," p. 7. Руссо остро возражал против действительности рабского контракта:

Когда человек отторгает свободу, он отторгает свою человеческую сущность, свои права и даже моральное право считаться человеческим существом. За такое отречение невозможно заплатить никакую цену. Она несовместима с природой человека и отказ человека от свободы воли означает лишение его всех моральных ограничений. Соглашение, которое дает одной стороне абсолютную власть, а другую обязывает безоглядно подчиняться – пусто и бессмысленно. Не очевидно ли, что там где мы можем требовать всего мы не обязаны ничего давать взамен? Должно быть очевидно, что там где нет взаимных обязательств, нет обмена обязанностями, там действия подчиненного не могут иметь моральных ценностей! Как может подразумеваться, что мой раб имеет против меня какие-либо «права», если все что он имеет является моей собственностью? Его права – это мои права и абсурдно говорить о том, что он может делать что-то, что было бы для меня невыгодно.

Или иными словами, если человек продает себя в рабство, то его хозяин получает абсолютные права и после этого может управлять всеми его средствами, включая и те, которые были получены им от «продажи» себя в рабство. Jean-Jacques Rousseau, The Social Contract, bk. 1, chap. 4, in E. Barker, ed., Social Contract (New York: Oxford University Press, 1948), p. 175.

3. О важности собственности на себя и свободы воли для формирования базы современной юридической доктрины, запрещающей принуждение к выполнению трудовых контрактов, см. John Norton Pomeroy, Jr., и John C. Mann, A Treatise on the Specific Performances of Contracts, 3rd ed. (Albany, N.Y.: Banks, 1926), sec. 310, p. 683.

4. A.W.B. Simpson, "The Penal Bond With Conditional Defeasance," Law Quarterly Review (July 1966): 392-422.

5. Там же, стр. 415.

6. Там же, стр. 411.

7. Расширенную критику принципа компенсации см. стр. 203-6, 238-51 ниже, особенно критику Роберта Нозика Anarchy, State, and Utopia.

8. Симпсон продолжает до точки зрения о том, что хотя законное применение частных санкций, согласованных сторонами до «устрашения стороны, на которую они накладываются» сейчас исчезло, государство и суды сами используют эту технологию и потому стремятся монополизировать эти методы, например в требовании залога при освобождении на поруки или наказания кого-либо за неуважение к суду. Simpson, "Penal Bond," p. 420. Отличие, естественно, состоит в том, что государственные наказания односторонни и обязательны, а не добровольно согласованы сторонами. Все это говорит не о том, что средневековые суды были совершенны; к примеру, они отказывались защищать любые долговые контракты с процентами как проявления «греха ростовщичества».

9. Римский легальный принцип состоял в том, что «голые обещания» (nudum pactum) не могут быть объектом законной защиты: Ex nudo pacto non oritur actio. О nudum pactum, см. John W. Salmond, Jurisprudence, 2nd ed. (London: Stevens and Haynes, 1907), p. 318; Pherozeshah N. Daruvala, The Doctrine of Consideration (Calcutta: Butterworth, 1914), p. 98; and Frederick Pollock, Principles of Contract, 12th ed., P. Winfield, ed. (London: Stevens and Sons, 1946), pp. 119-20.

10. Thomas Hobbes, Leviathan, pt. 1, chap. 14 [выделено Гоббсом].

11. Настоящее состояние контрактного права в этой области очень размыто. Хотя до недавнего времени требования обещанных средств на обучение не было действительным, сейчас возможно требование возмещения убытков понесенных в ожидании завершения обучения. См. Merton Ferson, The Rational Basis of Contracts (Brooklyn: Foundation Press, 1949), pp. 26-27; and Grant Gilmore, The Death of Contract (Columbus: Ohio State University Press, 1974), pp. 59ff.

12. См. Evers, "Law of Contracts," pp. 56. С другой стороны, как указано выше внук не может принуждаться к выполнению этих действий, если изменит решение, так как это было бы принудительным рабством. Однако в данном случае уже он должен будет возвратить деньги деду.

13. В старом законодательстве обман и нарушение гарантий относительно приобретателя движимого имущества считался нарушением (в нашем понимании кражей. James Barr Arnes, "The History of Assumpsit," Harvard Law Review 2, no. 1 (15 April 1888): 8. Противоположная точка зрения с позиций теории обещания см. Roscoe Pound, Jurisprudence (St. Paul, Minn.: West, 1959), pp. 111,200; and Oliver Wendell Holmes, Jr., The Common Law, Howe ed., (Cambridge, Mass.: Belknap Press of Harvard University Press, 1963), p. 216.

14. F. Regis Noel, "A History of the Bankruptcy Clause of the Constitution of the United States of America" (Washington: doctoral dissertation, Catholic University of America, 1920), pp. 187,191. Ноэл продолжает доказывать, что права кредитора должны быть независимо ни от чего отвергнуты на основе «общественной политики», «общего блага» или «верховных прав общества». Цит. по Lawrence H. White, "Bankruptcy and Risk" (not published), p. 13.

15. Я признателен за этот пример доктору Уолтеру Блоку.

16. Ferson, The Rational Basis of Contracts, p. 159. Об абсурдности следствий текущей теории контракта в вопросе допустимости добровольного прощения см. Gilmore, fie Death of Contract, p. 33.

17. Как пишет Руссо: «Даже если человек мог бы отчуждать себя, он не может отчуждать своих детей. Они рождены свободными, их свобода принадлежит им и никто кроме них не имеет права отказаться от нее … так как отчуждение чужой свободы – это нарушение естественного порядка и злоупотребление правами родителей.» Rousseau in Barker, ed., Social Contract, pp. 174-75. И четырьмя десятилетиями раньше Руссо в начале 1720х английский писатели-либертарианцы Джон Тренчард и Томас Гордон, в своих «Письмах Катона», сильно повлиявших на формирование мнения американских колоний писали:

Все люди рождены свободными; свобода – это дар, который мы получаем от самого Бога; они не могут отчуждать ее, хотя и могут потерять ее из-за преступления. Ни один человек … не может … отдать жизнь, веру или собственность своих потомков, которые будут рождены свободными, каким был рожден и он сам, и они не могут быть связаны его безнравственными и мелочными сделками.

Cato’s Letters, no. 59, in D. L. Jacobson, ed., The English Libertarian Heritage (Indianapolis, Ind.: Bobbs-Merrill, 1965), p. 108.

18. Текущее требование защиты «вознаграждения» за обещание – это философски несостоятельная попытка внесения принципов теории передачи титулов в … [текст утерян]