Глава 2. Внутренние противоречия государства

Основным камнем преткновения в дискуссиях на тему необходимости правительства является тот факт, что все такие дискуссии проходят в контексте многовекового существования государства и государственного управления – управления, к которому уже привычен народ. Нестыковка двух фактов в известном лозунге «смерть и налоги» показывает, что народ подчинился существованию государства, как злому, но неотвратимому закону природы, не имеющему альтернативы. Сила привычки, как основа государственного правления, была замечена только в 16 веке в трудах де ля Ботье. Но, логически, чтобы исключить влияние привычки, мы должны не просто сравнить существующее государство с неизвестным состоянием, а начать с социальной «нулевой точки», с логической абстракции о «естественном состоянии» и сравнить соответствующие аргументы за учреждение государства с теми, которые говорят в пользу свободного общества.

Предположим, например, что множество людей неожиданно прибывает на Землю и должны выбрать, на основе каких социальных установлений им теперь жить. Один или несколько людей приводит следующие доводы (типичные для государства): «Если каждому из нас будет позволено оставаться свободным во всех аспектах, а особенно если каждому из нас будет дозволено хранить оружие и иметь право самозащиты, то все мы будем воевать все против всех и общество погибнет. Поэтому давайте опустим оружие, и передадим все наши права на принятие решений, определение и реализацию наших прав семье Джонс. Семья Джонс будет нас охранять от наших хищнических инстинктов, будет хранить мир в обществе и осуществлять правосудие». Вероятно ли, что кто-либо (кроме собственно семьи Джонс) хотя бы на секунду усомнится в абсурдности этого плана? Выкрика «а кто будет охранять нас от семьи Джонса, особенно когда у нас отберут оружие?» будет достаточно, чтобы этот план провалился. И тем не менее, именно такому плану мы слепо следуем, правда с оговоркой, что это правление «семьи Джонса» из-за своей длительности приобрело в наших глазах некое подобие легитимности. Использование логической модели «естественного состояния» помогает нам отбросить путы привычки и реально рассмотреть государство, и заметить, что король-то на самом деле голый.

Фактически, если трезво и логически взглянуть на теорию «ограниченного правительства», мы сможем увидеть, какой химерой она на самом деле является и какую нереалистичную и алогичную «Утопии» она предлагает. Во-первых, нет никаких причин предполагать, что принудительная монополия на жестокость, однажды полученная «семьей Джонс» или любым другим правителем государства, останется «ограниченной» по отношению к человеку и собственности. И конечно же, ни одно правительство в истории не оставалось «ограниченным» долго. И есть веские причины предполагать, что ни одно никогда и не останется. Во-первых, с того момента как злокачественный принцип принуждения – полученный путем принуждения доход и принудительная монополия на жестокость – упрочен и узаконен в самом сердце общества, есть все причины для того, чтобы в будущем этот прецедент был расширен. В частности, правители государства имеют экономический интерес в том, чтобы работать на подобное расширение. Чем больше принудительные силы государства распространятся за лимиты предлагаемые теоретиками laissez-faire, тем более мощную власть и большие деньги получит привилегированный класс, управляющий государственным аппаратом. Следовательно, правящий класс, желая увеличить свою власть и богатство, будет расширять государственную власть, и при этом будет сталкиваться только с незначительной оппозицией. Пользуясь легитимностью они и их союзники среди интеллектуалов будут расширять свое влияние, пользуясь отсутствием у свободного рынка механизмов сопротивления правительственной монополии на насилие и принятие решений. Одним из лучших свойств рынка является то, что на свободном рынке рост богатства одного или группы людей способствует общей выгоде. Но в политической сфере, сфере государственной, приумножение дохода и богатства может происходить только паразитически и накапливаться в государстве и у его правителей за счет остального общества.

Защитники «ограниченного» правительства часто поддерживают идеал равноудаленного правительства, воздерживающегося от выбора позиций или их сравнения, беспристрастного «судьи», выносящего решение между противоборствующими фракциями в обществе. Однако, почему правительство должно так делать? Получив неограниченную власть, государство и его правители будут действовать так, чтобы максимизировать свою власть и богатство, и, следовательно, государство будет неумолимо расширяться за пределы предполагаемых ограничений. Ключевой момент в том, что в Утопии об ограниченном государстве и принципе laissez-faire, не предусмотрено механизмов, для того, чтобы удерживать государство ограниченным. Кровавая история государств показала, что любая сила, единожды данная или приобретенная, будет использована, а затем ею злоупотребят. Власть развращает, как мудро заметил либертарианец Лорд Актон.

К тому же, кроме отсутствия институциональных механизмов для удержания в рамках защиты прав «ограниченного» правителя, который принимает окончательные решения и держит в своих руках власть, идея идеального, нейтрального или беспристрастного государства имеет серьезное внутреннее противоречие. Так как не может быть такой вещи, как «нейтральный» налог, система налогообложения не может быть нейтральной к рынку. Как остро заметил Джон С. Калхоун в начале 19 века: «само существование налогообложения отрицает любую возможность такого нейтралитета».

При любом уровне налогообложения, минимум того, что случится – это то, в обществе создадутся два враждебных класса: «правящие» классы, которые получают прибыль и живут за счет налогообложения, и «управляемые» классы, которые эти налоги платят. Говоря короче, конфликтующие классы чистых налогоплательщиков и чистых потребителей налогов. Как минимум, правительственные бюрократы обязательно будут потребителями налогов, остальные потребители налогов будут теми группами или отдельно взятыми людьми, кто будет субсидирован неизбежными расходами правительства. Как выразился Калхоун:

Служащие и контрагенты правительства составляют ту часть общества, которая всецело является получателем дохода с налогов. Какая бы сумма ни бралась из общества в форме налогов, она, если не будет потеряна, перейдет к ним в форме расходов и выплат. Эти два фактора – выплаты и налогообложение – и составляют налоговый оборот правительства. Они – корреляты. То, что первые изымают из общества как налоги, возвращается части общества, являющейся получателями этих расходов. Но из того, что получатели составляют только часть общества, следует, что, если совместить эти две части налогового оборота вместе, то они должны быть неравномерно распределены между налогоплательщиками и получателями их налогов. И никак иначе – иначе то, что отбиралось у каждого индивида под видом налогов, тут же возвращалось ему через доход, который сделал бы этот процесс бесполезным и абсурдным…

Тогда неизбежный результат неравного налогового процесса правительства – разделение общества на два больших класса: один состоит из тех, кто на самом деле платит налоги и, конечно, всецело несет бремя поддержки правительства; а другой состоит из тех, кто получает свои доходы через расходы правительства, и кто, фактически, поддерживается государством. Или, короче говоря, налогоплательщиков и получателей налогов.

Но результатом этого является постановка этих классов в антагонистические позиции по отношению к налоговому обороту, и всему политическому курсу связанному с этим. Чем больше налоги и расходы, тем больше выручка одного и больше потери другого, и наоборот… Тогда эффект от каждого такого увеличения– обогатить и усилить один класс, и обеднить и ослабить другой.

Калхоун приходит к выводу, что Конституция будет не в состоянии удерживать правительство ограниченным. Монополией окончательного принятия решения обладает Верховный Суд, выбранный тем же правительством, а раз так – текущие политические интересы всегда будут покровительствовать свободной интерпретации формулировок Конституции, служащей для расширения власти правительства над гражданским населением. И, со временем, эти интересы неумолимо будут иметь тенденцию превалировать над меньшинством, которое будет безуспешно бороться за «строгую» интерпретацию, ограничивающую государственную власть.

Но в концепции ограниченного правительства laissez-faire есть и другие пагубные ошибки и несогласованности . Во-первых, философами, придерживающимися концепции ограниченного правительства и другими политическими философами, что государство необходимо для создания и развития закона. Но это исторически неверно. Большая часть законов - и особенно большая доля либертарианских по духу частей законов - появились не благодаря государству, а благодаря негосударственным образованиям: племенные традиции, судьи и суды по общему праву, торговое право в коммерческих судах или военно-морское право в трибуналах, принятое самими моряками. В случае конкурирующих судей по общему праву так же, как и вождей племен, судьи были вовлечены не в создание закона, а поиск закона в существующих и общепринятых принципах, и затем применением этого закона в специальных случаях или к технологическим или институциональным условиям. Аналогичны были и принципы частного римского права. Более того, в древней Ирландии - обществе, существующем тысячу лет до завоевания Кромвелем, «не было и следа права, управляемого государством»; конкурирующие школы профессиональных юристов интерпретировали и использовали общую основу обычного права, применение которого обеспечивалось конкурирующими и поддерживаемыми на добровольной основе туата (tuatha) или страховыми агентствами. Кроме того, эти общепринятые правила не были случайными или произвольными, но происходили из естественного закона, поддающегося человеческому познанию.

Но вдобавок к исторической неподтверждаемости представления о том, что государство необходимо для развития закона, Рэнди Барнетт блистательно указал на то, что государство по своей природе не может подчиняться своим собственным правовым нормам. Но если государство не может подчиняться своим собственным правовым нормам, то оно обязательно внутренне противоречиво и неполно как изготовитель закона. В толковании и критике оригинальной работы Лона Л. Фуллера «Нравственность закона», Барнетт отмечает, что профессор Фуллер видит в ныне распространенных воззрениях юридического позитивизма постоянную ошибку: «предположение, что закон должен рассматриваться как… исключительный проект власти, берущий начало в правительстве и налагающий себя на гражданина». Фуллер обращает внимание на то, что закон не просто «вертикален» - как команда от государства его гражданам, но также и «горизонтален» - как произведение самих людей, применяющих его друг к другу. Фуллер указывает на международный закон, племенной закон, частные правила и др., как очевидные примеры подобного «взаимного» и негосударственного закона. Фуллер видит происхождение ошибки позитивиста в отказе признать главный принцип надлежащего закона, то есть то, что законодатель должен сам подчиняться собственным правилам, которые он утверждает для граждан, или, словами Фуллера, «выпущенный закон сам по себе предполагает обязательство властей соблюдать свои собственные правила при взаимодействии со своими подданными».

Но Барнетт правильно замечает, что Фуллер серьезно ошибается, не используя свой принцип в полной мере: ограничивая этот принцип «правилами, по которым принимаются законы» вместо того, чтобы приложить его к сущности самих законов. Ошибка в том, что, не доведя свой принцип до логического завершения, Фуллер не смог увидеть того, что государство, как законодатель внутренне противоречиво. Как излагает Барнетт:

Фуллеру не удалась его попытка, потому что он не последовал собственному принципу до конца. Если бы последовал, он бы увидел, что государственная юридическая система не согласуется с принципом официального соответствия собственным правилам. Из-за того, что позитивисты замечают то, что государство преступает собственные законы, они могут в определенном смысле верно заключить, что закон, принятый государством, не обычен.

Впрочем, Барнетт добавляет, что если принцип Фуллера продвинулся бы до утверждения, что «законодатель должен подчиняться сущности собственных законов», тогда бы он заметил, «что государство по свой природе должно преступать это обязательство».

Барнетт правильно указывает на то, что две основные уникальные особенности государства это его власть взимать налоги – получать свой доход посредством принуждения и, следовательно, ограбления – и препятствовать свои подданным нанимать другое агентство по защите (принудительная монополия на защиту). Но делая так, государство преступает свои собственные законы, принятые им для его же подданных. Как объясняет Барнетт:

Например, государство говорит, что граждане не могут силой брать что-либо у других и также брать то, что принадлежит другому против его воли. И в то же время государство со своей властью налогообложения «легитимно» делает именно это… Более примечательно, государство говорит, что один индивид может использовать силу против другого только для самозащиты, т.е. только как защиту против того, кто применил насилие. Преступить право на самозащиту значило бы нарушить права других, покушаться на их правовые обязательства. И все же государство своей провозглашенной монополией насильно навязывает свою юрисдикцию тем, кто мог ничего плохого и не сделать. Делая так, оно преступает права своих граждан - того, чем оно управляет - и делает то, что на словах запрещает делать гражданам.

Государство, короче говоря, может красть, чего не могут делать его подданные, и может применять силу первым против своих подданных, в то же время не давая им такого же права. Это то, что замечают позитивисты, когда говорят, что закон (имея в виду тот закон, что установило государство) – это односторонний вертикальный процесс. Это то, что противоречит любому требованию настоящей взаимности.

Барнетт приходит к заключению, что последовательно интерпретируемый, принцип Фуллера значит, что в настоящей, надлежащей юридической системе законодатель должен «следовать всем ее правилам, будь они процессуальные или материально-правовые». Следовательно, «в той степени, в какой она не делает этого и не может этого делать, юридическая система находится вне закона и ее действия незаконны. Поэтому и государство как таковое – незаконно».

Другое внутреннее противоречие теории правительства laissez-faire вновь связано с налогообложением. Если правительство должно быть ограничено «защитой» человека и собственности, а налогообложение должно быть «лимитировано» для оказания только этой услуги, то как тогда правительству решить, сколько защиты оказать и сколько налогов взимать? Вопреки теории об ограниченном правительстве «защита» не более коллективна, чем лампочка или любой другой товар или услуга в обществе. Предположим, например, что мы можем выдвинуть встречную теорию, о том, что услуги правительства должны быть «ограничены» снабжением бесплатной одеждой всех его граждан. Но это едва ли было бы жизнеспособное ограничение, не говоря уж об остальных ошибках в теории. Сколько производить вещей и по какой цене? Должны ли все быть обеспечены оригинальными вещами Balenciaga, к примеру? И кто должен решать, сколько и какого качества одежду должен получать каждый человек? На самом деле, «защита» может подразумевать все что угодно - от одного полисмена до целой страны, в которой каждый гражданин снабжен вооруженным охранником и танком – предложение, которое очень быстро обанкротило бы общество. Но кто должен решать о количестве защиты, если очевидно, что каждый человек будет лучше защищен от воровства и нападения, если будет снабжен вооруженным охранником, не так ли? На свободном рынке решения о том, какое количество и качество любого товара и услуги должно поставляться человеку, принимаются посредством добровольных покупок каждым индивидом. Но по какому критерию можно определить оптимальность, когда решение принято правительством? Ответа в принципе не существует, и такие правительственные решения могут быть абсолютно произвольными.

Во-вторых, тщетно искать в работах теоретиков laissez-faire убедительную теорию налогообложения: не только о том, сколько налогов будет взиматься, но также кого заставят платить. Общепринятая теория о «возможности уплаты», например, является, как указал, либертарианец Фрэнк Ходоров, философией бандита с большой дороги - отнять у жертвы столько, сколько грабитель сможет унести с собой – что вряд ли можно принять как убедительную социальную философию, и она, естественно, принципиально отличается от системы оплаты услуг на свободном рынке. Если всех заставить платить за каждый товар и услугу пропорционально его доходу, не будет никакой системы цен, и ни одна рыночная система не сможет работать. (Дэвида Рокфеллера, например, могли бы заставить платить по миллиону долларов за буханку хлеба).

В-третьих, ни один теоретик доктрины laissez-faire никогда не предусматривал в теории размеры государства: если государство имеет принудительную монополию на силу на данной территории, насколько большой должна быть эта площадь? Эти теоретики не уделили должного внимания к факту, что мир всегда жил в «интернациональной анархии» без единого правительства или принудительной монополии на принятие решений между разными странами. И до сих пор интернациональные отношения между рядовыми гражданами различных стран в общем-то функционировали весьма благополучно, несмотря на отсутствие единого правительства. Таким образом, спор о договорных обязательствах или гражданском правонарушении между гражданином Северной Дакоты и Манитобы обычно обсуждаются довольно гладко, чаще всего истец подает в суд или предоставляет обвинения в своем суде, а суд другой страны признает результат. Войны и конфликты обычно чаще происходят между правительствами, нежели между рядовыми гражданами различных стран.

Но можно задать более серьезный вопрос: признает ли сторонник доктрины laissez-faire право региона страны отделиться от страны? Законно ли для Западной Руритании отделяться от Руритании? Если нет, то почему? А если да, то тогда каким может быть логическое завершение разделения стан? Не может ли отсоединиться маленький район, затем город и часть этого города, затем жилищный массив, наконец, определенный индивид? Признание какого-либо права на отделение при отсутствии его логического завершения, ограничивающего право на индивидуальное отделение, которое логически ограничивает анархизм, приведет к тому, что индивиды смогут отделяться от государства и нанимать свои собственные защитные агентства, а государство разрушится.

Наконец, есть внутреннее критическое противоречие в критерии laissez-faire: ограничение правительства только защитой человека и собственности. Если для правительства законно взимать налоги, почему бы не взимать их с подданных для предоставления других товаров и услуг, могущих быть полезными потребителю; почему, например, правительство не построит новые сталелитейные заводы, не обеспечит туфлями, дамбами, почтовыми услугами и т.д.? Каждый из этих товаров и услуг полезен для потребителей. Если сторонник подхода laissez-faire не одобряет того, что правительство строит сталелитейные заводы или обувные фабрики и предоставляет их потребителям (или бесплатно, или на продажу), из-за того, что при постройке этих заводов было задействовано принудительное налогообложение, тогда, конечно же, такое же отрицание может быть высказано правительственной полиции и судебным органам. Правительство будет с точки зрения приверженцев laissez-faire действовать не более аморально, чем обеспечивая жилищные условия или сталь вместе с защитой полиции.

Правительство ограниченное только защитой не может быть обосновано даже в рамках идеала laissez-faire, не говоря уж о других точках зрения. Справедливо, что идеал laissez-faire может быть задействован, чтобы предотвратить такую «второстепенную» принудительную деятельность правительства (т.е. насилия вне базового принуждения при налогообложении), как например, контроль за ценами или объявление порнографии вне закона. Сейчас «ограничения» правительства и вправду стали предельно растянутыми и растягиваются все дальше, что может завершиться полным коллективизмом, когда государство и только государство обеспечивает своих граждан товарами и услугами.