II. Роль и функции общения со сверстниками в психическом развитии детей

Начнем с последнего вопроса и укажем, что насчет роли общения со сверстниками и его функции в онтогенезе мы не встретили пока в психологии общепринятого содержательного мнения. Конечно, подавляющее большинство авторов соглашается с тем, что «правильно поставленное» и «адекватное возрасту» взаимодействие с детьми «полезно» для развития ребенка вообще, для формирования его личности в частности. Но насколько важно это условие? Этот вопрос в общем остается пока без ответа. Нельзя не признать справедливости замечания Я. Л. Коломинского, который пишет:

«Предстоят еще специальные исследования для выяснения той конкретной роли, которую играет общение со сверстниками, взаимоотношения с ними, в психическом развитии ребенка, для выяснения специфического значения, которое имеют эти факторы по сравнению с общением и взаимоотношениями, с одной стороны, со взрослыми, а с другой – с людьми более молодыми. Можно предполагать, что каждая из обозначенных сфер общения и взаимоотношений – со сверстниками, старшими, людьми более молодыми – имеет свои специфические особенности не только со стороны задач, содержания и средств, но и по функции в психическом развитии и психической жизни человека» (1976. С. 49).

Нам представляется, что в приведенных выше словах очень точно выражено, чего не хватает психологии общения сверстников – именно понимания той жизненной роли, которую, по–видимому, имеет этот фактор в общем психическом развитии ребенка. И это в то время, когда аналогичный вопрос относительно важности общения со взрослыми имеет ясный и однозначный ответ: без общения со взрослыми невозможно психическое развитие детей, так как именно в контексте этой деятельности ребенок усваивает общественно–исторический опыт человечества и сам приобщается к человеческому роду. А в первые годы жизни этот фактор приобретает витальное – без всякого преувеличения! – значение. Вот почему конечной целью предпринимаемого нами цикла исследований и становится выяснение того, какова жизненная функция общения со сверстниками в развитии детей; что теряет ребенок, растущий без сотоварищей в раннем и дошкольном детстве, и что он специфическое приобретает, если имеет с ними достаточные по количеству и качеству контакты.

Рассмотрим некоторые сведения о жизненной функции общения, которые можно найти в зарубежной литературе. Знакомство с некоторыми работами, вышедшими из печати в последние годы, убеждает нас в существовании указанного пробела. Так, в книге выдающегося американского детского врача Б. Спока (1971) затрагивается множество вопросов, связанных с практикой воспитания детей. Автор не мог обойти и тему общения ребенка со сверстниками. И что же он говорит по этому поводу?

На страницах своей книги Б. Спок неоднократно советует родителям способствовать контактам детей: «систематически приучать детей обмениваться игрушками и делиться лакомыми кусочками»; всюду, когда это возможно, помещать ребенка в общество других детей хотя бы 1–2 раза в неделю по 2–3 часа каждый раз и даже годовалого ребенка «водить туда, где есть дети». Каков же смысл этих рекомендаций? В общем, разъяснения автора сводятся к указанию на то, что общество детей необходимо ребенку, «чтобы научиться жить в коллективе, что является главной задачей его жизни». Б. Спок утверждает, что то, «насколько взрослый человек умеет ладить с людьми на работе, в семье, со знакомыми, зависит от того, как хорошо он умел в детстве ладить с другими детьми». Дело в том, – поясняет автор, – что, регулярно общаясь с другими детьми, «ребенок научается сердиться и стоять за свои права». Если же он не бывал в обществе детей, ему понадобится много месяцев, чтобы привыкнуть к ним.

Книга американского врача Б. Спока приобрела широкую популярность на Западе благодаря тому, что в основе ее лежит материал многолетних наблюдений и знание фактов, добытых смежными науками, в том числе и психологией. Однако приходится признать, что в вопросе о значении общения со сверстниками рекомендации знаменитого педиатра не имеют достаточно солидного обоснования. Мы не знаем ничего достоверно о том, как и насколько пребывание вне общества сверстников мешает ребенку в последующем устанавливать приятельские и дружеские отношения с товарищами. И уж совсем мало известно о том, насколько изоляция от сверстников в детстве препятствует деловым и иным контактам с окружающими людьми человеку, когда он становится взрослым.

Недаром в своей сводке последних экспериментальных материалов соотечественница Спока Дж. Данн (1977) сетует на то, как мало известно о гибкости и сложности отношений с окружающими у маленьких детей, и специально подчеркивает тот факт, что «мы особенно не осведомлены об отношениях детей с другими детьми».

На фоне тех скудных сведений, которые нам удалось разыскать в последних изданиях относительно значения общения со сверстниками для общего психического развития ребенка, пристальное внимание привлекает работа супругов X. и М. Харлоу (1966), хотя она и выполнена на обезьянах, и даже не на антропоидах, а на макаках–резусах. Это, конечно, ограничивает значение полученных в ней фактов, которые, разумеется, никак нельзя прямо распространять на человека. Но, исследуя животных, авторы получили право на такое вмешательство в их жизнь, которое немыслимо в отношении человеческих детей. Поэтому материалы, полученные Харлоу, имеют уникальный характер и заслуживают специального рассмотрения.

Широко известны эксперименты X. Харлоу, в которых маленьких резусов растили в изоляции от матери или в обществе различного рода манекенов, исполнявших роль «суррогатной матери» младенца. Такие эксперименты позволили выяснить важнейшую роль отношений с матерью в развитии макак и установить значение некоторых факторов в процессе формирования привязанности («любви», по терминологии Харлоу) младенцев обезьян к своей матери. Значительно меньше известны более поздние работы супругов Харлоу. Между тем несколько лет спустя после первого цикла исследований были заложены новые опыты с «целью сопоставить относительную важность взаимоотношений детенышей с матерью и важность аффективных отношений между детенышами в процессе социализации». Для этого сирот, отлученных сразу после рождения от матерей, воспитывали либо в полном одиночестве; либо в полуизоляции, когда детеныши–резусы видели и слышали друг друга, но не могли соприкасаться; либо, наконец, группами по четыре сидели в одной клетке.

Наблюдения показали, что в последнем случае отношения между детенышами сильно отличались от нормальных, развивающихся в условиях, когда каждый детеныш живет с матерью и свободно общается со сверстниками. В частности, во взаимоотношениях сирот появлялись отсутствующие в естественных условиях рефлекторная и манипулятивная стадии, состоявшие в длительном физическом контакте малышей между собою, во взаимном разглядывании и ощупывании. Игровое же взаимодействие годовалых резусов протекало более вяло, чем в норме.

Значение общения со сверстниками резко выступило в последующих опытах, когда двух экспериментальных детенышей объединяли в клетке с двумя контрольными резусами того же возраста, но выросшими в обычных условиях с матерью и со сверстниками. Полгода частичной изоляции долгое время мешали экспериментальным животным контактировать с контрольными, но взаимодействие между ними все же происходило. Полгода полной изоляции долгое время препятствовало всякому взаимодействию, а 12 месяцев изоляции давали необратимый эффект, длившийся все последующее время наблюдений. (Через 4 недели опыт пришлось прекратить, потому что контрольные животные «очень обижали» экспериментальных, и дело шло к тому, что могли их в конце концов убить.) Экспериментальные животные боялись контрольных, но у тех, кто пробыл шесть месяцев в полной изоляции, возникала иногда и странная, неадекватная обстоятельствам, «самоубийственная», по определению авторов, агрессия. Подчеркивается, что интеллект экспериментальных животных оказался в полной сохранности.

Животные, выросшие в сиротских группах, сексуально созрели прежде обычного, а самочка, принесшая детеныша, оказалась нежной и заботливой матерью. Этот факт резко контрастирует с тем, что сироты–одиночки обычно не вступали в брачные отношения, а если все же рождали детенышей, то вели себя с ними анормально – либо совершенно индифферентно, либо агрессивно.

Харлоу сообщает также об опытах Александера, в которых детеныши росли с матерью, но в изоляции от сверстников 15 дней, 4 или 8 месяцев. В последующем появление сверстников вызывало у экспериментальных животных опаску и агрессию, выраженность которых была пропорциональна длительности изоляции. Но постепенно отношения детенышей нормализовались.

Размышляя над итогами своих экспериментов, авторы считают неправильным свое первоначальное намерение противопоставить влияние матери влиянию сверстников. Они заключают, что «и нормальная мать, и нормальные отношения со сверстником – крайне важные переменные при социализации макак–резусов и, предположительно, высших приматов…». Нет сомнения, что «легче и безопаснее стать нормальной обезьянкой, если научиться любить и мать, и сверстников и жить и с той, и с другими» (С. 272).

Значение описанной работы состоит, на наш взгляд, в том, что в остром эксперименте она показала тяжкие дефекты развития обезьян в условиях полной «социальной» изоляции и возможность ослабления дефектов, а также их компенсации в случаях, когда детеныш имеет партнера по общению. При этом благом являются отношения и с матерью, и со сверстниками, а оптимальным условием становится общение и с той, и с другими.

К сожалению, авторы не производят в известной нам статье анализа особой роли общения с разными партнерами – ни количественно (что имеет большее значение), ни – что было бы особенно важно – качественно (на что именно и как влияет общение с партнером каждого рода). Более четко выясняется то общее, что есть в эффекте обеих сфер общения: это, по–видимому, смелость, умение постоять за себя, отстоять свои права – мысль, очень близкая к той, которую высказывает и Б. Спок (1971). Общими представляются и некоторые механизмы влияния общения с обоими партнерами. Одним из таковых, очевидно, можно считать чувство безопасности, уверенности, достигаемое в первые месяцы жизни с помощью физического соприкосновения, когда два тела (или более) буквально соединяются между собою, становясь как бы крупнее, и приобретают дополнительную способность к сопротивлению внешним неблагоприятным силам.

Исследование X. и М. Харлоу как будто свидетельствует о том, что общение с разными партнерами до известной степени взаимозаменяемо. Поэтому недостаток в одной сфере коммуникаций может быть компенсирован благополучным положением дел во второй сфере. Вместе с тем, вчитываясь в страницы статьи, можно обнаружить имплицитно содержащееся в ней утверждение по крайней мере об одной специфической функции, которую выполняет в жизни приматов общение с равными по возрасту детенышами. Ее – эту функцию – можно сформулировать как определение отдельной особью своего места в иерархизированной структуре групповых отношений.

Описывая обычный ход развития взаимоотношений между детенышами в естественных условиях, авторы сообщают о важной стадии, названной ими «игровым взаимодействием». Внутри нее выделяются подуровни игровой «борьбы» (с физическим соприкосновением партнеров), догонялок (без такого контакта), игры с обоими этими признаками и (у детенышей старше одного года) агрессивной игры с нанесением ран. К концу периода игрового взаимодействия определяются избирательные привязанности между отдельными особями и иерархическое место каждой из них в группе.

Так вот, помещение детенышей, лишенных ранее общества сверстников, в группу других обезьян выявляло отсутствие у них знания «своего места», а также средств для завязывания контактов и отвоевывания благоприятного места в новой группе. Если они выросли без общества детенышей, но с матерью, то все же пытались вступить в общение со сверстниками и через некоторое время достигали в этом относительного успеха. Если же они выросли в обществе других сирот и без матери, то стремились к примитивным контактам с ними типа соприкосновения, а не игры, систематически отвергались сверстниками и в результате попадали в невыгодное, подчиненное положение. Если же обезьяны первые месяцы жизни находились в полной изоляции, у них не оказывалось вовсе никаких средств, чтобы общаться с любыми другими особями, и они терпели полное фиаско и в «дружеских», и в брачных отношениях.

Можно ли применить представление Харлоу об общении со сверстниками, как о контексте, в котором вырабатывается умение постоять за себя и наладить отношения с равными себе, к человеческому ребенку? По мнению ряда авторов, такая функция общения со сверстниками представляется важной и весьма специфической. Выше мы уже приводили мнение на этот счет доктора Б. Спока. Обратимся теперь к свидетельству Дж. Данн (1977).

Сравнивая поведение в яслях двухлетних детей, пришедших из семьи, и детей, которые уже с 9 месяцев посещали дневные группы специального детского центра, она отметила, что в течение первой недели вторые были менее напряжены, чаще взаимодействовали с другими детьми и были «счастливее» семейных. При обследовании спустя 4 и 7 месяцев выяснилось, что дети, общавшиеся со сверстниками с первого года жизни, реже контактировали с воспитателями и меньше подчинялись желаниям последних сравнительно с семейными детьми. Автор сообщает по этому поводу о том, что «маленькие дети, которые росли вместе с первого года, очень сблизились друг с другом; они извлекают из присутствия друг друга заметное чувство безопасности; и оно помогает им справиться с новизной ясельной среды и радоваться ей». С этими данными перекликаются описания связей между детьми, выросшими в киббутцах (Дж. Л. Гевиртц и др.).

Попытки увидеть специфическую функцию общения со сверстниками в вызываемом им чувстве безопасности; подчеркнутый интерес авторов к агрессивным столкновениям сверстников и значение, придаваемое ими «борьбе за власть» у детей, начиная с самого раннего возраста, восходят к психоаналитической традиции. В фактах наблюдения и экспериментов не удается пока найти серьезного подтверждения этой линии рассуждений – как это типично для сторонников психоанализа, высказанные интерпретации остаются на уровне умозрительных рассуждений. Нет сомнения, что и подтверждение – да и опровеждение, конечно, тоже – неофрейдистского подхода к пониманию общения сверстников требует новых тщательных исследований этой сферы коммуникативной деятельности и накопления фактов, поддающихся более прямой и однозначной интерпретации.

Известный интерес могут представлять в этом отношении и болезненные случаи, изучаемые в клинике неврозов и психозов. Надо думать, не случайно в книге Антони Кемпински «Психопатология неврозов» (1975) неоднократно ставится вопрос об общении детей со сверстниками. Автор видит важную функцию этой сферы общения в «освобождении от семейных связей генеалогического рода». Без такого освобождения ребенка его близкие отношения с членами семьи, – утверждает А. Кемпински, – покупаются ценою индивидуальной свободы; чувства к родным окрашиваются эгоизмом и подвергаются амбивалентному раздвоению («люблю–ненавижу»). Автор напоминает, что больные З. Фрейда характеризовались в большинстве случаев чрезмерно тесными связями с семейной группой.

Итак, общение со сверстниками позволяет детям преодолеть чреватую опасными последствиями привязанность к семье. Но это только полдела. Вторая – и не менее важная – половина состоит, по мнению А. Кемпински, в том, что при общении со сверстниками для ребенка создаются возможности наладить контакты с равными ему людьми. Для иллюстрации этой мысли автор использует яркий образ: плоскость контактов ребенка со взрослыми – наклонная, он смотрит на родителей снизу вверх, в результате чего их образ в его глазах всегда огромен. Общаясь же со сверстниками, ребенок научается жить на «горизонтальной плоскости», строить отношения «на равных». Конечно, психопатологический аспект ни в коем случае нельзя абсолютизировать. Известно, к чему привела в свое время такая попытка З. Фрейда. Однако болезненные отношения позволяют осветить некоторые стороны процесса, которые имеются и в норме, но остаются в этом случае в тени. Это, относится, в частности, к вопросу о необходимости еще в раннем и дошкольном возрасте преодолеть узкую фиксированность ребенка на взаимоотношениях с близкими взрослыми. Сходную мысль можно найти у С. Л. Рубинштейна, предостерегавшего, что любовь к ближнему, «с кем сжился», может легко стать «расширенным эгоизмом», а «эгоизм вдвоем (это)… обособление от всех людей» (1976. С. 372). Вполне вероятно, что общение с другими детьми позволяет преодолеть замкнутость социального мира ребенка и неизмеримо расширяет его рамки.

В просмотренной литературе нам удалось встретить и несколько работ поведенческого направления, или, как предпочитают его именовать сами авторы, «социального научения». Главный вопрос, стоящий в центре этих работ, состоит в анализе процесса «обусловливания» поведения ребенка, в котором поведение других детей выступает в качестве нового класса стимулов или источника особого рода подкрепления. Впрочем, «нового» и «особого» только в смысле «еще одного» – при этом качественная специфика этих стимулов и подкреплений не становится предметом анализа. В лучшем случае сообщается о том, что они количественно слабее других (например, аналогичных воздействий взрослого).

Так, У. Хартап и Б. Коутс (1967) изучали склонность детей подражать своим сверстникам и установили, что она возрастала пропорционально силе вторичного подкрепления, исходившего от сверстников. В качестве такого подкрепления выступали подарки, одобрение или поддержка сверстника. Поведение последнего рассматривалось в качестве «модели», или «моделируемого раздражителя», а подражательное поведение ребенка анализировалось согласно общепринятой схеме «обусловливания», без выявления отличительных особенностей этого процесса в данном конкретном случае.

Еще более ярким примером применения методологии «социального изучения» может служить работа группы авторов – К. Аллена, Б. Харт, Дж. Бьюелл, Ф. Харрис и М. Вулф (1964), в которой описан естественный эксперимент следующего рода.

В детский сад пришла девочка Энн, 4;3 года. Наблюдения показали, что лишь 20 % времени она взаимодействует с детьми, а 40 % времени ищет контактов со взрослыми, демонстрируя свои (действительно, незаурядные) знания и умения или взывая к их помощи по поводу мнимых недомоганий. Было решено переориентировать Энн на общение со сверстниками. Для этого внимание и одобрение взрослого отныне сопровождали только попытки Энн взаимодействовать с детьми, стремление же к общению со взрослыми поощрения не получало. Через 30 минут в первый же день работы по новой программе количество контактов Энн с детьми повысилось до 60 %, а доля взаимодействия со взрослыми упала до 20 и даже 12 %. Тогда взрослые снова вернулись к исходному положению дел, отвечая на все обращения к ним девочки участливо и ласково. Немедленно восстановилось и первоначальное соотношение числа контактов со взрослыми и с детьми. На последнем этапе эксперимента воспитатели длительное время подкрепляли контакты девочки только со сверстниками, и это обусловило их устойчивый подъем и прочное закрепление в репертуаре поведения ребенка.

Вывод авторов состоит в том, что внимание взрослого – это положительное социальное подкрепление, а его отмена ведет к развитию торможения выработанного ранее с его помощью условного рефлекса. Одобрение сверстников – это тоже подкрепление, но относительно более слабое.

В описанном исследовании поражает механистический взгляд на поведение ребенка. Взрослые будто дергают за шнурки, а дошкольница, словно паяц на ниточке, послушно совершает ответные движения. Большой коллектив авторов работы не счел важным поразмышлять о том, почему у девочки сначала преобладала склонность к общению со взрослыми. Ведь поразительная скорость преобразования ее поведения – за первые же полчаса в первый же день опыта! – говорит о наличии у нее умения общаться со сверстниками, а то, какой «счастливой» чувствовала себя Энн, по словам авторов, играя с ребятами, свидетельствует о хорошей не только операциональной, но и мотивационной оснащенности этой сферы ее коммуникаций. Ведь, по данным А. А. Рояк (1976), дошкольники уклоняются от общения со сверстниками «не от хорошей жизни» – у них либо отсутствуют игровые умения, либо нет адекватных мотивов. Из работы А. А. Рояк нам известно также, как нелегко бывает педагогу помочь такому малышу, – и это потому, что в основе его поведения лежит сложная система отношений со взрослыми и со сверстниками, и сформировать новое поведение можно, только если преобразовать эту систему и заменить ее новой, не менее сложной.

Значит ли сказанное, что мы не доверяем фактам, описанным в статье группы американских авторов? Нет, не значит, потому что хорошо известны их научная честность, традиционная точность и даже скрупулезность в описании наблюдаемых событий. Но как и почему происходило то, что они описали, – действительно остается загадкой. Для решения ее необходимо было провести и сбор фактов, и, в особенности, их анализ намного глубже. И тогда ребенок четырех лет от роду наверняка перестал бы выглядеть паяцем на ниточке, а предстал бы во всей своей реальной сложности. Пока же приходится констатировать, что традиции «социального научения» ведут к примитивизации психологической проблемы общения, а коммуникации со сверстниками выступают как явление однопорядковое с коммуникациями ребенка и взрослых, разве чуть «пожиже» и послабее. По существу, тем самым вопрос о специфической функции общения со сверстниками в общем психическом развитии детей попросту снимается.

Выше мы рассмотрели некоторые варианты постановки и решения вопроса о жизненной функции общения детей со сверстниками на материалах зарубежной психологической литературы. Как же рассматривают его отечественные психологи? Для того чтобы лучше обрисовать положение дел в нашей науке, необходимо представить взгляды на общение у разных авторов в более целостной форме.