8. Учебный материал.

Художественно яркое описание психоза при МДП приводит В. М. Гаршин в рассказе «Красный цветок». Рассказ до известной степени автобиографичен: сам Гаршин страдал МДП и в состоянии маниакальной спутанности, преисполненный желания спасти человечество, помещался в психбольницу.

В рассказе показан больной, выявляющий ярчайшую психопатологию, — так, что можно подумать, что речь идет о шизофрении. Однако проницательный психиатр П. М. Зиновьев в своей книге «Душевные болезни в картинах и образах» убежден, что речь идет именно об МДП (конечно, о диагностике художественного персонажа можно говорить лишь с известной долей условности и относительности. — П. В.). Приведу цитату из книги П. М. Зиновьева, выделив ключевые диагностические слова: «И тем не менее стоит немного глубже вглядеться в картину болезни — и сразу станут ясны циркулярные, а не схизофренические ее черты. Больной во всех своих проявленияхполон непосредственного чувства: то это — любовь к людям, то — ненависть к злу, господствующему в мире, то гнев против угнетателей. Быстро вытесняющие друг друга образы и мысли, соединяясь в хаотическом беспорядке, дополняют его сознание рядом фантастических переживаний, покоящихся на субъективном ощущении особой внутренней мощи. Отсюда — бред, но в этом бредунет и следа разорванности. Наоборот,больной нам вполне понятен: описание Гаршина дает возможность проследить источник почти каждой мысли, и всюду этот источник —реальность» /115, с. 127/.

Последнее обстоятельство точно подмечено Зиновьевым: ведь, действительно, когда уходят дневные впечатления и больной просыпается глубокой ночью, то у него наступают как бы временные интермиссии, в которых он, «содрогаясь всем существом», понимает, что болен и чем болен. Даже в бредовой интерпретации окружающего больной остается по-своему реалистичен. Когда в окружающих больных он видит скрытые лица, то последние оказываются теми, кого он «знал прежде или о которых читал или слыхал». Также и в отражении на грязном оконце мертвецкой он обнаруживает «знакомые черты, виденные им когда-то в жизни или на портретах». Подобная реалистичность психопатологических переживаний не характерна для шизофрении.

За МДП свидетельствует и сохраняющийся с больным аффективный раппорт. Особенно характерен момент, когда больной во время ужина проявляет синтонную теплую, душевную ласковость — благодарность к надзирателю. На глубине шизофренической психотики, как правило, нет человеческого тепла. Больной не выявляет эмоционального оскудения, наоборот, — в его переживаниях отражается богатая палитра чувств и способов их проявления. Мы видим предельно обостренную, пусть и патологическую включенность в происходящее, а не «бегство» от реальности. Даже символика бреда естественна и проста. Цветок мака становится средоточием зла, так как из мака получают опиум, а необыкновенная яркость его алого цвета вызывает воспоминание о «всей невинно пролитой крови». Больной естествен даже в своей болезни, ведет себя в полном соответствии своему бреду. Мы не обнаруживаем в его психопатологии ничего специфического для шизофрении: неологизмов, аутизма, явлений психического автоматизма, зловещей неземной вычурной тревожной непонятности происходящего и т. д. То, что импонирует как разорванность мышления, вполне объясняется состоянием острейшей маниакальной спутанности с элементами «скачки идей».

У больного обнаруживается бред величия: он стоит в центре спасения человечества, но при этом нет маниакальной оптимистической радости, отчетливо звучит боль за людей. Возможно, состояние имеет смешанный характер: депрессивно-тревожную интонацию с преобладанием все-таки маниакального компонента, по причине которого больной неистово возбужден, переполнен впечатлениями, охвачен жутким аппетитом и при этом, возбужденно сжигая себя, неуклонно худеет, не спит, однако не теряет недюжинной физической силы, наблюдательности.

Для того чтобы понять отзвук боли даже в мании, уместно вспомнить, как отмечал П. М. Зиновьев, что Гаршин «писал преимущественно в гипоманиакальных состояниях, хотя содержание некоторых его произведений носит на себе отпечаток глубокой скорби» /115, с. 131/. Также возможно, что диатетическая пропорция радости и печали в маниакальном состоянии может преобразовываться в смесь экзальтации и боли.

Одухотворенный психоз обычно несет в себе онтологические, эсхатологические и харизматические элементы. Мы видим это и у нашего больного. Онтологическая составляющая проявляется в том, что он постигает сущность бытия, расстановку главных движущих сил мироздания и сам оказывается в центре последних. Эсхатологический элемент состоит в том, что больному становится ясна судьба мира, его гибель во зле или возрождение. Ему также открывается, как это может произойти. Харизматическое измерение выявляется тем, что больной берет на себя роль героя и тем самым обретает высокий смысл жизни. Больной преисполнен решимости спасти людей разом и окончательно от всего мирового зла, принося ради этого в жертву свою жизнь. Тут просматриваются христианский мотив и также, вероятно, заветное желание автора: если бы Гаршин мог найти способ, как спасти людей от несчастий, то, несомненно, поступил бы так же, как его герой. Эти три элемента еще более резко проявляются в одухотворенных шизофренических психозах, но там они носят более метафизический характер /67, с. 134-139/. Нашим же больным владеет не метафизика, а горячее деятельное добро, столь свойственное и самому автору «Красного цветка».

Зиновьев в своей книге кратко, но содержательно дает психиатрический анализ жизни писателя. В своих воспоминаниях друг Гаршина Фаусек отмечал, что в человечестве наступила бы полная гармония, если бы у всех людей был такой характер, как у Всеволода Михайловича. Гаршину было характерно уважение к правам и чувствам других людей и признание достоинства во всяком человеке, вытекающее не из рассуждений, а из сердца. Его отличало синтонное умение «войти в круг желаний и понятий своего собеседника, понять и оценить значение тех интересов, которые его занимали... Он любил трунить и добродушно подсмеиваться над своими друзьями. Но я в жизни не слыхал, чтобы он сказал кому-либо в лицо самую незначительную колкость». При этом Гаршин решительно и страстно становился на защиту обиженного человека. Фаусек вспоминает, что, несмотря на затаенную грусть, «у него была огромная способность понимать и чувствовать счастье жизни... все источники радости и наслаждения в человеческой жизни были ему доступны и понятны».

Поведение Гаршина «во время приступов болезни рисует его личность, может быть, еще лучше, чем в периоды здоровья». Зиновьев предполагает, что Гаршин во время гипоманиакальных приступов был наиболее полноценным человеком. Болезнь разжигала то, что жило в нем и в здоровом состоянии. Не только его личность определяла болезнь, но и болезнь определяла его личность. Такая связь личности и психоза типичней для МДП, чем для шизофрении.