3. Рост и развитие в незрелости

Читатель должен знать, что я представитель фрейдистской, или психоаналитической, школы. Это совсем не значит, что я считаю абсолютно верным все, что сказал или написал Фрейд; это было бы вообще нелепо, потому что взгляды самого Фрейда (как и любого нормального ученого) менялись на протяжении всей его жизни вплоть до кончины в 1939 году.

Кстати, существуют положения, в которые Фрейд верил, но которые мне и многим другим психоаналитикам кажутся неверными, однако это не имеет значения. Главное в том, что Фрейд стал основоположником научного подхода к проблемам развития человека; он преодолел запрет на открытое обсуждение проблем секса, и особенно младенческой и детской сексуальности; он признал основополагающую роль инстинктов и возможность и необходимость их изучения; он дал нам метод для использования и развития, который можно применить для наблюдений за другими людьми и за самим собой; он продемонстрировал существование подавленного бессознательного и результаты конфликтов в этом бессознательном; он настаивал на признании психической реальности (того, что реально для индивида, в отличие от того, что для него актуально); он смело попытался сформулировать теории ментальных процессов, и некоторые из его теорий стали общепризнанными.

Из всего этого можно сделать имеющие прямое отношение к нашей теме выводы. Каждый индивид в своем развитии имеет начало, он развивается и достигает зрелости; взрослая зрелость неразрывно связана с предыдущим развитием. Это развитие необыкновенно сложно и продолжается непрерывно с рождения и даже более ранних этапов через все взрослое состояние до старости. И ничто из этого развития, даже самые ранние моменты, даже то, что происходит в раннем младенчестве, опускать невозможно.

Тут стоит остановиться и подумать о целях нашей работы. Нас интересует создание должного окружения, соответствующего возрасту младенца, малыша, начинающего ходить, и ребенка постарше, — окружения, позволяющего каждому, и каждому по-своему, со временем стать личностью, которая смогла бы занять свое место в обществе без утраты собственной индивидуальности. Мы хотим, чтобы дети, которые находятся на нашем попечении, не стали «людьми крайностей»: либо теми, кто, казалось бы, встроен в общество, но у которых не удалась личная жизнь и нет ощущения своей полноценности; либо теми, кто добивается личного удовлетворения за счет пренебрежения к другим, или путем антиобщественного поведения, или безумия. Ибо мы знаем, что люди, относящиеся к этим двум крайностям, несчастны; они страдают. Некоторые из них «выражают себя» путем самоубийства. Кто-то на очень ранних стадиях развития не дал им самого важного, что-то оказалось ущербным в окружении, и в более поздние периоды ликвидировать последствия этого чрезвычайно трудно.

Но вернемся к теме маленьких детей. Когда мы обеспечиваем детям светлое детство, мы стремимся к определенной цели, а именно, чтобы каждый ребенок стал взрослым и полноценным членом общества, которое именуется демократией. Однако мы знаем, как важно не ставить детей б положение, к которому они еще не готовы. Более того, мы знаем, что тщетно «учить» демократии, ее можно усвоить только в процессе роста, развития, превращения индивидов в зрелые личности, из которых и состоит демократия. (Это тема последнего раздела «Некоторые мысли о значении слова „демократия“».)

Я хочу только упомянуть здесь ранние эквиваленты того, что, развиваясь в благоприятных обстоятельствах, станет материалом демократии. Оставляю в стороне воспитание старших детей, поскольку они имеют возможность принимать участие в деятельности клубов и других соответствующих их возрасту организаций. Однако зародыш всего этого — на ранних стадиях, и заключается он в привлечении детей к временному исполнению общественных функций. Разумеется, мы не можем ждать от мальчишек и девчонок, что они будут самостоятельно руководить своими группами, однако мы рассчитываем на то, что мальчик или девочка иногда будут играть в «руководителей». Игра — вещь не только приятная, но и очень полезная.

Иногда старшей сестре приходится исполнять обязанности матери, это очень большая ответственность, особенно в раннем возрасте, и мы видим, как добросовестное выполнение этих обязанностей лишает девочку непосредственности, спонтанности, осознания своих прав; этого избежать невозможно. Однако любой ребенок хотел бы получить ответственность на ограниченный промежуток времени. Лучше это получается, когда идея возникает у ребенка, а не навязывается нами. Однако со временем дети становятся способными идентифицироваться с нами и тем самым принимать разумное вмешательство без слишком большой потери ощущения собственного «я» и своих прав.

Разве не это проявляется в эволюции детских рисунков? Вначале простое пачкание, потом каракули. Потом ребенок сам видит некий смысл в своих каракулях, но мы об этом не знаем, если он нам не говорит. В своих каракулях ребенок видит все и всех. Возможно, вот эта выходящая за край рисунка линия — эквивалент ночного недержания мочи или какой-нибудь неприятности (вроде разбитой чашки), что было привлекательно для ребенка, но неудобно для взрослых. Потом появляется неровная окружность, и ребенок говорит «утка». Теперь ребенок выражает нечто большее, чем просто удовольствие от инстинктивного опыта. Здесь возникает новый интерес, и ради него ребенок готов отказаться от прежних, более инстинктивных удовольствий. Скоро, очень скоро ребенок пририсовывает к кружку руки и ноги, чертит внутри глаза. И мы говорим: «Получился человечек». Мы все смеемся, видя, что прямое выражение чувств уже зашло далеко, и с этого начинаются подлинные рисунки. И снова тут есть определенное достижение благодаря конструктивному характеру сделанного, которое признается и ценится теми, кто близок ребенку, кто ему дорог, — открыта новая форма коммуникации, которая порой бывает лучше речи. И очень скоро ребенок начинает рисовать картинки. Размер и форма листка определяют размещение нарисованных объектов. Потом приходит равновесие объектов и движений и тонкие «взаимоотношения» их пропорций. На короткое время ребенок становится художником. Однако более важно то, что ребенок развил способность сохранять непосредственность и спонтанность, в то же время соблюдая формы и другие виды самоконтроля. Такова в миниатюре идея демократии. Она еще очень слаба, потому что зависит от человека, с которым взаимосвязан рисующий ребенок. Позже эта личная связь разрывается, она должна быть разорвана и растворена, но прежде чем ребенок станет настоящим художником-профессионалом или, что гораздо вероятнее, обыкновенным гражданином, он должен научиться изнутри себя что-то дать человеку, в общении с которым возникли эти первые артистические стремления.

Все это уводит нас все дальше и дальше назад. В терминах окружения «все дальше назад и назад» означает все более и более личное, а это значит, что личность, с которой отождествляется ребенок, должна быть все более и более надежной, прочной.

Постепенно мы уходим назад к личности, которая может быть более чем надежна с точки зрения ребенка. Мы знаем, что, в случае маленьких детей только любовь к конкретному ребенку делает личность достаточно надежной. Мы любим ребенка, поддерживаем с ним непрерывную связь, и половина битвы выиграна. Но давайте продвинемся еще немного вглубь. Теперь нужно использовать еще более сильные выражения. Думаю, что в течение относительно короткого периода первых месяцев наиболее подходит слово «преданность». Я не использую слова «умная», «подготовленная», «хорошо обученная», хотя не отвергаю их. Но только преданная мать (или та, что становится ее заменой) способна удовлетворить потребности ребенка. С моей точки зрения, младенец в самом начале нуждается в активной адаптации к своим потребностям, которой невозможно достичь, если ухаживающий за ним человек недостаточно предан. Очевидно, что такой человек — мать младенца, у которой подобная преданность возникает естественно; и даже если можно доказать, что младенцы не знают своих матерей до достижения нескольких месяцев, я все же полагаю, что мать своего младенца знает.

Образование родителей

Здесь меня могут подвергнуть критике. Читатель может сказать: «Но вы считаете само собой разумеющимся, что мать нормальная, забывая, что многие матери невротичны, а некоторые едва ли не безумны»; «Со многими матерями в свое время плохо обращались или обращаются, и они переносят свое раздражение на младенцев»; «Нелепо говорить о матерях, сестрах, учителях, ведущих себя естественно. Их всех нужно учить».

Не могу сказать, что совсем не согласен с этими возражениями; однако замечу, что когда люди, заботящиеся о детях, невротичны или даже близки к безумию (а во многих случаях так оно и есть), научить их невозможно. Наша надежда связана с теми, кто более или менее нормален. В своих клиниках мы имеем дело с отклонениями от нормы и ориентированы на такие отклонения. Но в отношении обычных матерей и младенцев, в обучении младенцев и маленьких детей следует решительно ориентироваться на норму, или здоровье. Здоровые матери могут многому научить нас.

Вполне ли мы уверены, что врачи и сестры, которые так умело заботятся о матерях в родильных домах и клиниках, дают возможность полновесно функционировать обычным нормальным здоровым матерям? За последние несколько лет положение значительно улучшилось. Сегодня не редкость в родильном доме младенец, находящийся рядом с матерью. Мне не нужно рисовать ужасную альтернативу, с которой все хорошо знакомы: ребенок содержится в другой палате, его приносят на время кормления и подсовывают к груди, не готовой к этому, а порой и испуганной матери. К тому же, благодаря работам Боулби и Робертсона, сегодня существует сильная тенденция позволять родителям находиться с младенцами и маленькими детьми, которым какое-то время приходится провести в больнице.

Дело в том, что врачи и сестры поняли: они специалисты только в одном отношении. А в отношении таких проблем, как возникновение эмоциональной связи между младенцем и матерью (частью этого процесса является кормление грудью), обычная мать не просто эксперт: в сущности она единственный человек, который знает, как вести себя с данным конкретным ребенком. И тому есть причина. Она в материнской преданности — единственной мотивации, которая в данном случае действует.

Когда мы пытаемся перенести эти соображения на более сложные проблемы детского сада, то с большим упрощением можно сказать, что в детском саду возможны два типа детей — и то же самое справедливо по отношению ко всем школам. Есть дети, родители которых правильно и хорошо обращались и обращаются с ними. Это благодарные дети, способные демонстрировать весь спектр чувств. И есть дети, родители которых были неуспешны, и мы должны помнить, что неудачи совсем не обязательно их вина. Возможно, это вина врача или медсестры; или, возможно, она связана со случайными обстоятельствами, например тяжелым приступом коклюша; возможно, помешали слишком энергичные «помощники». Таким детям в возрасте детского сада необходимо восполнить то, что они должны были бы получить раньше. И, возможно, получить это не от их настоящих родителей. Активное приспособление к нуждам, которое происходит слишком поздно, называется «избалованностью», и те, кто балует детей, подвергаются критике. Больше того, поскольку это происходит слишком поздно, дети не могут правильно воспользоваться тем, что получают, или нуждаются в дополнительной поддержке очень сильно и в течение очень длительного периода. Таким образом, человек, способный предоставить такую поддержку, может оказаться в трудной ситуации, потому что у ребенка разовьется зависимость, которую взрослый не решится разорвать.

Таким образом, во всех типах школ должны быть готовы к обращению с тремя типами детей:

а) с детьми описанной мною первой группы, которые активно усваивают то, что им предлагают, и способны внести свой вклад в это усвоение;

б) с детьми, которые нуждаются в получении от учителей того, что им не могут дать дома; это скорее психотерапия, чем обучение:

в) с детьми промежуточных типов.

Жизнь ребенка

Я хотел бы перевернуть проблему и описать младенца и ребенка в терминах его жизненного развития.

Прежде всего я упрощу изложение, отделив возбужденное состояние отневозбужденного. Возбужденное состояние, очевидно, предполагает действие инстинктов. Как мы знаем, каждая функция организма обладает собственным воображаемым последствием, и поэтому любой конфликт, связанный с такими представлениями, обязательно приводит к запретам и помехам в функционировании организма; рост в данном случае означает не только переход от стадии к стадии в связи с увеличением возраста, но также отрицание каждой предыдущей стадии по достижении последующей, причем без ощутимой потери инстинктивных истоков чувств. Однако именно на этих ранних стадиях инстинктивного развития жизнь многих начинают уродовать серьезные отклонения. И для ребенка, начинающего ходить, особенно необходимы стабильность и последовательность окружения — и в физическом, и в эмоциональном аспектах!

И хотя именно здесь обнаруживаются главные силы динамической психологии, мне кажется, нет необходимости повторять общеизвестное. Работы Фрейда, в которых преимущественно рассматриваются эти жизненно важные феномены, сегодня хорошо известны, особенно тем, кто изучает психологию детей.

Разнообразные инстинктивные порывы, которые порой чуть ли не «разрывают» младенца своей силой, развиваются в соответствии с естественной последовательностью. Вначале, совершенно очевидно, основу фантазий, возникающих в моменты кульминации возбуждения, составляет рот и вообще весь механизм приема пищи, включая хватание руками. Позже материал для дополнительных фантазий предоставляют механизмы выделения, а также то, что происходит внутри. Со временем возникает возбуждение генитального типа, которое, можно утверждать, доминирует в жизни маленького мальчика или девочки в возрасте от двух до пяти лет.

Естественная последовательность этих разнообразных типов возбуждающих представлении и возникновения самого возбуждения не всегда очевидна и проста, потому что на всех стадиях возникают конфликты, и даже самое бережное отношение не может изменить этот факт. Бережное отношение создает благоприятные условия, помогая каждому младенцу самому разобраться в том, что его возбуждает.

Естественно, фантазии, возникающие в периоды возбуждения, составляют основу игр и мечтаний. Игра тоже связана с возбуждением особого типа, и игра нарушена, если на первый план выходят инстинктивные потребности. Только постепенно младенец научается справляться с такими порывами. Все взрослые знают, что радости жизни могут быть отравлены вторжением телесного возбуждения, и отчасти мудрость жизни заключается в умении избегать телесного возбуждения, которое не может быстро принести удовлетворение. Естественно, этого легче достичь тем, у кого полноценна интимная жизнь, чем тем, кто не может избежать фрустраций в сексуальных отношениях.

К счастью, пока дети постепенно разбираются во всех этих трудных проблемах, они могут достигать удовлетворяющей разрядки различными способами, характерными для детства. Например, много удовлетворения дает пища. Разрядку способен также принести сон. Исключительно удовлетворяющим опытом может стать выделение экскрементов и мочеиспускание, а также добрая драка и шлепки. Тем не менее у каждого ребенка возникают разнообразные симптомы, отражающие состояние, вроде «оделся с головы до мог, а пойти некуда»; т. е. возбуждение без способности достичь кульминации (припадки раздражения, мрачности и др.). Такие явления не обязательно являются отклонением от нормы.

Многие хорошо знают о подобных вещах, но, возможно, не представляют себе, каковы непрямые результаты инстинктивного опыта. Я имею в виду то, что на основе удовлетворяющего и неудовлетворяющего опыта возникает все богатство личности.

Полезно в данном случае постулировать наличие ранней стадии безжалостности, чтобы привлечь внимание к тому обстоятельству, что первоначально крайне деструктивные фантазии, связанные с инстинктивными порывами, направленные на материнскую грудь, нисколько не связаны с чувством вины. Здоровый младенец, однако, очень скоро научается складывать два и два и знает, что в своих фантазиях безжалостно нападал на то, что любит и в чем нуждается. И тогда стадия безжалостности сменяется стадиейобеспокоенности.

Теперь после удовлетворяющего опыта возбуждения младенцу приходится иметь дело с двумя сторонами происшедшего. Он нападал на хорошую вещь, причинил ей вред; это обогатило опыт младенца; и в то же время в нем возникает что-то хорошее. Теперь младенец в состоянии ощущать и выносить чувство вины. Со временем это дает ему возможность находить выход из неприятностей, потому что теперь он способен совершать репарацию, исправлять, возмещать, возвращать то, что (в фантазии) украл. (Читатели узнают в этом работы Мелани Кляйн.)

Таким образом, мы видим, что существуют специфические потребности, которые должно удовлетворить окружение, чтобы младенец мог преодолеть препятствия и расти (а именно: достичь «депрессивной позиции» в эмоциональном развитии). Младенец должен быть толерантным к чувству вины и изменять ситуацию, совершая репарацию. А чтобы это произошло, в «период вины» мать (или та, кто ее заменяет) должна все время находиться рядом и быть настороже. Грубо говоря: за младенцем в больнице могут ухаживать несколько прекрасно подготовленных сестер, но чувство вины, возникшее утром, «заглаживается» младенцем вечером, когда дежурит другая сестра, и цель репарации не бывает достигнута. Мать же, заботящаяся о младенце, всегда рядом и распознает спонтанные конструктивные и репарационные импульсы. Она может ждать их и узнает, когда они приходят.

Когда все проходит именно так, испытывается не чувство вины, а возникает ощущение ответственности. Чувство вины остается латентным и возникает, лишь когда репарация не в состоянии возместить причиненный ущерб.

Можно еще многое сказать о чувстве вины и репарации, а также о тревогах младенца, связанных с тем, что происходит у него внутри. Если внимательно присмотреться, мы и там, в психике младенца, можем найти пугающие вещи, порождаемые его гневными импульсами. Но сейчас я хочу оставить тему возбужденных состояний и их последствий, чтобы обратить внимание на другое. Позвольте только заметить, что трудности в этой области, связанные с подавлением болезненных конфликтов, приводят к разнообразным невротическим проявлениям и «зигзагам» в настроении. Однако, изучив данные о возбужденных состояниях, мы приблизимся к изучению психозов. Нарушения, которые я описываю под названием невозбужденных состояний, по своему качеству скорее психотические, чем невротические, то есть то, что порождает безумие. Однако я такими нарушениями не занимаюсь; напротив, я кратко описываю задачи, стоящие перед младенцем в нормальном здоровом развитии.

Развитие в стороне от возбуждений

Если мы затем несколько искусственно обратимся к невозбужденным состояниям, что же мы найдем? Прежде всего мы обнаружим, что изучаем Эго в его путешествии к автономии. Мы изучаем, например, развитие у младенца ощущения единства личности, способности чувствовать себя (по крайней мере временами)единым. Постепенно младенец начинает чувствовать себя обитателем того, что нам легко представить себе его телом. На все это требуется время, и этому процессу очень помогает правильное обращение с телом, купание, упражнения и тому подобное.

Теперь обратимся к развитию способности соотноситься с внешней реальностью. Эта задача, которую должен решить каждый младенец, очень сложна и трудна и особо нуждается во внимании преданной матери.Объективное восприятие мираникогда не совпадает ссубъективным, с тем, что постигается постепенно. Все люди в той или иной степени испытывают эту большую трудность, но чуткая забота преданной матери с самого начала накладывает объективную реальность на то, что воспринимает младенец; она делает это достаточно хорошо и часто, так что младенец, проникаясь объективностью, может отложить решение этой проблемы на более взрослое время, когда сможет играть в игру, именуемую философией.

Еще одно: если окружение благоприятное, у младенца появляется возможность ощутить постоянство бытия; возможно, это ощущение восходит к самым первым движениям в материнском чреве. Когда такое ощущение существует, индивид обретает стабильность, которую невозможно обрести другими способами.

Если с внешней реальностью младенца знакомят небольшими дозами, рассчитанными на понимание маленького ребенка, младенец в состоянии постепенно дорасти до размышлений о явлениях и, возможно, взрослея, перенести мыслительный метод на постижение человеческих отношений. Если это произойдет и если такое постижение в будущем будет успешным, тогда младенец обязан этим преданной матери, заложившей фундамент, затем обоим своим добрым родителям, затем череде учителей и воспитателей, каждый из которых может и затруднить путь ребенка к научному познанию. Увы, большинство из нас, по крайней мере частично, примешивают черты своего характера к мыслительному подходу.

Наука и человеческая природа

Вот в чем здесь главная трудность. Если то, что истинно, хорошо и естественно в человеческой природе и в обращении с растущим человеческим существом, должно быть избавлено от втискивания в обезличивающие рамки научного анализа, достигнуть этого можно лишь более широким научным подходом ко всем областям человеческой природы. Я думаю, что мы все движемся к одной цели. Перефразирую: мы все хотим сделать возможным для каждого индивидуума найти свою собственную сущность и укрепить ее таким образом, чтобы со временем оказаться способным стать членом человеческого общества, активным и творческим членом, без утраты личной непосредственности и спонтанности и без потери того чувства свободы, которое к здоровому человеку приходит изнутри.

Клиническая кода (заключение)

Возможно, у читателя возникло чувство замешательства. Если младенцу приходится проходить через такое количество испытаний, если ответственность матери, отца, врачей, сестер и учителей, представляющих окружение, соответствующее различным этапам роста, так велика, — как же мы со всем этим справляемся? Но не следует забывать, что. когда мы останавливаемся и пытаемся оценить свои цели, как мы это делаем сейчас, возникает довольно искусственная ситуация. Поэтому давайте вернемся к реальности и заключим раздел рассказом о маленьком мальчике. (Впрочем, это вполне может быть и девочка.)

Этот ребенок прошел через все обычные стадии, он сосал кулак и пальцы, чесал кожу на животе, тянул свой пупок и выдергивал шерсть из одеяла. Ему сейчас восемь месяцев, и он еще не вполне уверенно обращается с обычным набором мишек и кукол. Но он нашел некий мягкий предмет. Он присвоил этот предмет. Со временем у этого предмета появится свое имя. На протяжении нескольких лет он будет необходим ребенку, но потом просто уйдет в тень, как старый солдат. Этот предмет — первая веха жизни. Мы знаем, что его принесла тетушка. А с точки зрения младенца это превосходный компромисс. Это не часть себя и не часть внешнего мира. Однако это и то и другое. Он, этот предмет, постигнут младенцем, однако младенец не может произвести его, он просто появился. Его появление показало младенцу, что нужно постигать. Предмет одновременно субъективен и объективен. Он на границе между «внутри и снаружи». Он одновременно мечта и реальность.

Оставим ребенка с этим предметом. Он в мире с ним в той кельтской полутьме между личной, или психической, реальностью и той реальностью, которая действительна и всеобща.