1. О нормативно-правовой регуляции поведения

Одним из специфических для «социальной» юридической пси­хологии является вопрос о том, почему люди ведут себя зако­нопослушно и не нарушают юридических норм. В переверну­том виде—о причинах правонарушений—этот вопрос об­стоятельно освещен в трудах криминологов.

Факторы, детерминирующие законопослушное поведение, можно отнести к двум типам, различным по своей психологической природе: факторам внутренней и внешней детерми­нации (внутренний и внешний социальный контроль).

При юридически значимой ситуации субъект избирает зако­нопослушную форму поведения, ориентируясь преимуществен­но на один из этих двух типов:

а) руководствуясь собственными нормами, не вдаваясь при этом в оценку возможных последствий; эта ориентация выра­жается в том, что субъект солидарен с правом, поддерживает его, привык следовать правовым предписаниям;

б) подчиняясь давлению общества, страшась наказания, об­щественного порицания и морального осуждения, окружающих из-за боязни нежелательных последствий.

Выделяя описанные выше типы детерминант, мы различаем: а) внутренний (интровертный) и б) внешний (экстравертный) типы ориентации правомерного поведения.

В наших исследованиях установлено, что ориентации право нарушителей достоверно отличаются от ориентации законопослушных групп населения и сводятся в основном к внешним, факторам детерминации (боязнь наказания, расчет и т. п.) В контрольных группах, наоборот, резко преобладают солидарность с правом, привычка исполнять законы и т. п.

Таким образом, в правовой сфере конкретизация известной формулы: внешние причины действуют, опосредствуясь внут­ренними условиями, означает, что в качестве внешних фак­торов детерминации выступают правовые требования, образцы должного поведения, нормы, санкции, которые оказывают большее или меньшее воздействие на сознание личности, а в качестве внутренних факторов - сформированная в ее созна­нии ценностно-нормативная модель, которая включает в себя собственную концепцию прав и обязанностей, норм и стандар­тов поведения, возможных и ожидаемых санкций.

Санкции, являясь общественной реакцией на определенный тип поведения (одобряемого или порицаемого), служат одной из важных норм внешней детерминации. Карательные санкции и угрозы их применения — главный инструмент принудитель­ного управления поведением в сфере уголовно-правовых отно­шений, хотя вообще роль позитивных санкций — поощрений,. наград и иных форм стимулирования — обычно более значима,. а в социалистическом обществе является преобладающей.

Однако вопреки обыденному представлению ни те, ни дру­гие санкции сами по себе не в состоянии обеспечить выполне­ния должного и воздержания от запретного поведения. Нужно. иметь в виду относительно автономный характер ценностно-нормативной системы личности, ее конкретное содержание характер усвоенных ценностей, норм, установок и ориентации, опосредовавших разные стороны социальной действительности и в частности ее правовую сферу. Поэтому действенность санк­ций зависит как от их объективного характера, так и от их субъективного значения.

Исходя из презумпции мотивирующей роли санкций, уго­ловному наказанию приписывается двоякая роль: общего и специального предупреждения (превенции). Предполагается, что угроза наказания способна влиять на поведение как лица, уже совершившего преступление, так и иных людей, заставляя воздерживаться от запрещенных действий под страхом нежела­тельных последствий.

Несомненно, представление о пользе или вреде, которые субъект связывает с тем или иным поступком, создает весомые контрмотивы преступному образу действий. Однако между санкциями и поведением нет механической связи типа сти­мул — реакция. Опыт применения уголонно-правовых мер борьбы с преступностью и многочисленные исследования эф­фективности различных видов наказания не подтверждают ни слишком пессимистичных, ни чересчур оптимистичных взгля­дов на возможности уголовной репрессии. Правильное опреде­ление и эффективное использование этих возможностей нужда­ется в раскрытии психологического механизма порождения наказанием мотивов поведения. Такая задача еще очень дале­ка от разрешения. Юридическая практика и некоторые спе­циальные исследования позволяют очертить лишь некото­рые контуры проблемы.

1. Мотивирующее влияние наказания тем интенсивней, чем ближе момент его применения. Значимость наказания, насту­пающего сразу или вскоре после преступления, безусловно, выше, чем отдаленная угроза. Причем сравнительно мягкое, но неотложное наказание может быть столь же или более дейст­венным мотиватором, нежели жестокое, но неопределенно отсроченное.

Здесь подтверждается установленный в общей психологии факт, что стимулирующая сила мотива зависит от дальности достижения желаемых результатов. Мотивы более отдаленного будущего при невысоком уровне развития личности оказыва­ются слабей актуальных побуждений, даже если значимость отдаленных последствий много больше.

В криминальной же ситуации человек оказывается перед выбором ценностей: между более значимым, но далеким и ме­нее важным, зато близким. И именно здесь чаще всего обна­руживает себя «короткая мотивация», т. е. то отношение к дея­тельности, которое характеризуется отсутствием «дальней перспективы»

2. Мотивирующая роль наказания тем выше, чем неизбеж­ней оно представляется субъекту. С этой точки зрения малая санкция может быть равной или превосходить по силе воздей­ствия суровую меру, реальность которой представляется про­блематичной. Наши исследования показали, что большинство преступников при совершении преступления полагали, будто их действия либо останутся нераскрытыми, либо по иным ос­нованиям не повлекут за собой уголовной ответственности. Ус­тановлено, что расчет на безнаказанность, неверие в реаль­ность нежелательных последствий преступного поведения входят в состав мотивационного комплекса большинства пре­ступлений.

3. Стимулирующая сила наказания тем выше, чем большего блага лишается преступник в результате его применения. Зна­чимость угрозы того или иного наказания определяется мерой ценности тех благ, которые могут быть утрачены (жизнь, сво­бода, честь и т. д.). Причем эта значимость может быть раз­личной для одного и того же человека в разной жизненной ситуации и тем более для разных людей. Лишение свободы боль­шинством оценивается как полная катастрофа, для некоторых же—это лишь усвоенный и терпимый образ жизни. Сказан­ным объясняется удивительная, невосприимчивость к наказа­нию преступников-рецидивистов.

4. Успех превентивной мотивации наказания находится в обратной зависимости от степени распространенности и ус­тойчивости запретных форм поведения. Чем более обыденным в общественной практике и чем более стереотипным в поведе­нии индивида является преступный образ действий, тем менее действенны карательные санкции. Им успешно противостоит мотивация, вытекающая из традиций, а применительно к ин­дивиду—сила привычки, переживаемая как потребность.

Из предыдущего изложения вытекает, что условием стиму­лирующей роли правовых санкций является последователь­ность, всеобщность и постоянство их применения, а также (что не менее важно) непротиворечивость, им иных позитивных и негативных санкций, действующих в обществе и по-свое­му мотивирующих человеческое поведение. Интенсивность и длительность применения наказания должна, поэтому сообра­зоваться со степенью стереотипизации преступного образа дей­ствий, чтобы обеспечить ломку старых и установку новых стереотипов поведения.

5. Успех превентивной мотивации зависит от соразмерности карательной санкции запретному поведению. Соответствие од­ного другому выражается соизмеримостью тяжести деяния и тяжести наказания, определяемой обычно лишь на основе здравого смысла. Однако отсутствие четких критериев тако­го соизмерения делает выполнение этого требования затрудни­тельным и для законодательства, и для практики его приме­нения. В результате санкции нередко оказываются либо слиш­ком слабыми мотиваторами, и тогда ими пренебрегают, либо чрезмерно суровыми, и тогда они дают парадоксальный эффект—приводят к обратному действию, что отмечено в на­ших исследованиях (феномен «тернового венка»).

Дело осложняется субъективной оценкой сравнительной меры пользы и вреда в качестве возможных последствий пре­ступного поведения, что, в свою очередь, зависит от лич­ной системы ценностей правонарушителя.

6. Степень мотивационного влияния наказания зависит от того, насколько запрещенное действие субъект считает для себя при­емлемым, желаемым и должным. Признание своего поведения необходимым делает санкцию несправедливой, в силу чего она утрачивает стимулирующую роль. В этом случае мотивационный конфликт завершается доминированием мотивов, порож­денных другими потребностями, ценностями и нормами. По данным наших исследований, в мотивации многих преступле­ний угроза наказанием просто не принимается в расчет в силу давления других мотивов: групповой солидарности, мести и т. д.

Таким образом, ни позитивные, ни негативные санкции сами по себе не в состоянии обеспечить выполнения должного и воздержания от запретного поведения. Одни наказания и по­ощрения мало способны перестроить систему ценностей, лежа­щих в основе внутренней нормативной модели личности. И в силу этого санкции оказываются недейственными: позитивные отвергаются, негативные не достигают цели.

Исследования показывают, что наказания в большей или меньшей степени опасаются до тех пор, пока оно не насту­пило, а после того его уже не боятся, к нему приспосабливают­ся и даже привыкают, так что и повторное наказание зачастую не очень страшит. Рецидивная преступность является под­тверждением сказанному.

Среди источников отклоняющегося поведения специального интереса заслуживают явления, давно подмеченные и осмеян­ные баснописцами в аллегориях типа «Лиса и виноград» и описанные гениальным Ф. Достоевским в романе «Преступле­ние и наказание».

Речь идет о механизмах пересмотра и перестройки субъек­тивной иерархии ценностей, в результате чего лишается значи­мости и обезвреживается то, что стало психологически травмирующим для данной личности. В жизни приходится сталкиваться с такими фактами, когда человек, нарушая нрав­ственные и правовые запреты и зная об упрёчности своего по­ведения, не испытывает чувства вины.

Психологическая оценка показывает, что искреннее осуж­дение своих действий, полное, глубокое, так называемое «чистосердечное раскаяние» встречается реже, чем кажется на первый взгляд. Чаще мы имеем дело с формальным призна­нием обстоятельств события, его юридической оценки и сожа­лением о неблагоприятных последствиях своих поступков.

Возникает вопрос, за счет каких психических механизмов происходит самоотчуждение личности преступника от регуля­тивного влияния господствующей в обществе ценностно-норма­тивной системы? Известно, что общественное осуждение и да­же одна лишь угроза негативной оценки весьма значимы для субъекта. Бесспорно доказанная зависимость самооценки от оценки окружения здесь, казалось бы, утрачивается. Так, про­веденные нами исследования показали, что:

— самооценка преступников в целом отличается от само­оценки законопослушных лиц менее критичным отношением к себе и характеризуется преимущественно социально одобряемы­ми качествами;

— самооценка преступников неадекватна. При двух воз­можных вариантах неадекватности (необоснованно завышен­ной и чересчур заниженной) основной массе преступников свой­ственно относительное преобладание завышенной самооценки;

— самооценка преступников различных категорий (корыст­ных, насильственных, корыстно-насильственных) специфична и коррелируется с характером преступной деятельности, что определяется связью стереотипов поведения с теми или иными вариантами свойств данного типа личности правонарушителя;

— специфика самооценки проявляется в акцентах на тех ка­чествах, посредством которых отвергается сходство с шаблон­ным образом преступника, распространенным в обыденном со­знании («негативная идентификация»);

— на фоне этой преобладающей тенденции отмечается ча­стичное «принятие образа и роли» преступника, что выражает­ся в признании у себя некоторых черт преступного стереотипа;

— подтверждая тезис о наличии общих психологических черт у однотипных категорий преступников, Самооценка реци­дивистов и лиц, впервые осужденных за те же преступления, в основных чертах является сходной;

— выявленные особенности самооценок различных катего­рий преступников обусловлены своеобразной деформацией ценностной структуры личности;

— высокая самооценка при неудовлетворенных притязани­ях субъекта - создает достаточно широкую зону конфликт­ных ситуаций, порождающих противоправное поведение.

Как же удается субъекту, нарушая запреты, сохранять столь необходимый каждому внутренний комфорт? Объясняет­ся это действием психической самозащиты, которая снижа­ет или вовсе снимает социальный контроль, его барьерное, тормозящее действие. Именно на этой основе происходит само­оправдание и внутреннее высвобождение от ответственности за совершаемое и. совершенное преступление.

Идея о том, что личность в определенных жизненных ситуа­циях прибегает к психологической защите, возникла и дли­тельное время оставалась преимущественно в русле психоана­литических или близких к ним концепций. Однако защитные механизмы допустимо и необходимо рассматривать вне теории психоанализа. В советской психологической литературе отмеча­ется, что это нормальные, повсеместно действующие психоло­гические механизмы, с помощью которых человек пытается смягчить боль психической травмы.

Мы полагаем, что демистификация этого явления, углубляя понимание движущих сил человеческого поведения, абсолютно необходима, особенно для юридической психологии, поскольку правовая теория и практика нередко исходят из презумпции осознаваемости всего психического. Тем самым многие «пружи­ны» преступного деяния остаются вне рассмотрения и правиль­ной оценки. Порочным является не признание реальности фе­номена психической самозащиты и его истолкование, объясне­ние его источников и использование в целях маскировки социальных причин преступного поведения.

Подтверждением реальности существования защитных ме­ханизмов может служить тот факт, что эта проблема так или иначе буквально «врывается» в изложение самых разнообразных вопросов, когда речь заходит о бессознательных или не вполне осознаваемых элементах психической деятель­ности, особенно при анализе мотивационной сферы личности (Л. И. Божович, Б. Д. Парыгнн, Е. С. Кузьмин, С. Г. Моеквичев, И. С. Кон, Я. Л. Коломпнский, И. И. Чеснокова и др.). Однако прямые и косвенные признания реальности психической защиты пока еще не повлекли за собой достаточных ис­следований этого феномена.

Проведенное нами и нашими сотрудниками исследование личности преступника показало кардинальную важность за­щитных механизмов, порожденных адаптивной потребностью и формирующих защитные мотивы, которые подготавливают и побуждают к преступному поведению, а затем ретроспективно оправдывают его.

Подвергшись негативным санкциям или опасаясь их, лич­ность избирает путь устранения неблагоприятных последствий своего поведения, идущего вразрез с общепринятой нормой, нейтрализуя социально-правовой контроль посредством глуше­ния, отвержения некоторой информации, противоречащей ка­кой-то личностно значимой установке; отыскания и использо­вания логических аргументов для обоснования преступного деяния, его необходимости, вынужденности, отсутствия общест­венной опасности; перенесения на других лиц и на окружение в целом собственных черт, намерений, поступков (враждебно­сти, алчности, лицемерия), что придает действиям преступни­ка как бы «спровоцированный» и «превентивный» характер («вытеснение», «рационализация», «проекция» и т. п.).

Явления такого рода могут быть как неосознанными, так и полностью осознаваемыми. В каждом конкретном случае соот­ношение сознательного и бессознательного носит изменчивый характер. Здесь обнаруживается важнейшая закономерность, отмеченная С. Л. Рубинштейном: «Осознанное и неосознанное отличается не тем, что в одном случае всё исчерпывающе осо­знается, а в другом—ничего не осознано. Различение осознан­ного и неосознанного предполагают учет того, что в каждом случае осознается».

Уместно напомнить, что вопреки психоаналитическому уп­рощению взаимосвязи сознательного и бессознательного и све­дению этой связи к борьбе между ними объективными исследо­ваниями доказано существование взаимосвязей, носящих ха­рактер не только антагонизма, но и функциональной синергии (сотрудничества, согласованного действия). Причем последний тип отношений преобладает в условиях психической нормы, обеспечивая адекватную организацию самых различных форм социального поведения.

Можно добавить также, что отказ от такого представления ведет и к отказу от пессимистической идеи фрейдизма о безысходной подчиненно­сти сознания примитивным неосознаваемым влечениям, якобы унаследо­ванным человеком от его звероподобных предков

Говоря о психических механизмах самозащиты, мы имеем в виду не только и не столько сознательное отыскание способов реабилитации себя и своих поступков (что также имеет место), сколько не вполне осознаваемые тенденции, формирую­щие искаженное видение действительности. Эти иллюзорные представления позволяют индивиду внутренне противостоять общественным требованиям и санкциям, сохраняя веру в свою правоту, высокую самооценку и хотя бы душевный минимальный комфорт.

Защитные механизмы не тождественны защитным мотивам, первые порождают вторые, заполняя мотивационный вакуум, создавая различные мотивационные иллюзии. Они находят реальное воплощение в конкретных способах защиты своего «я», которые выявлены нашими исследованиями. Способы са­мооправдания (в различных сочетаниях) сводятся к следую­щему.

— Искаженное представление о криминальной ситуации, кото­рая рисуется в преувеличенном значении одних элементов и преуменьшенном значении других, что якобы делает непри­менимым к данному случаю соответствующие санкции; проис­ходит непроизвольная ретушь действительности, смещение от­дельных обстоятельств по месту, времени и роли участвую­щих лиц.

— Исключение ответственности за возникновение крими­нальной ситуации, которая рисуется как роковое стечение об­стоятельств, а не результат собственной активности субъекта.

— Представление себя жертвой принуждения, зависимо­сти, вероломства и обмана других лиц либо собственных оши­бок и заблуждений, которые якобы и повлекли за собой про­тивоправные действия.

— Убеждение в формальности нарушаемых запретов, обы­денности подобных действий, в силу чего они расцениваются как допустимые, особенно сравнительно с другими, по мнению субъекта более опасными и безнаказанными, правонаруше­ниями.

— Девальвация правоохраняемых ценностей, обесценение жертвы преступления и предмета преступного посягательства и тем самым непризнание вредных последствий и обществен­ной опасности деяния.

—Умаление и приукрашение своей роли в совершении пре­ступления, представление своего поведения в благородном ос­вещении в виде помощи другим лицам и пр.

— Подмена и облагораживание подлинных побуждений и целей поведения, в результате чего деяние представляется из­винительным, правомерным.

— Снижение рефлексивных способностей, возможности предвидения и самоконтроля, чем достигается «раскрепоще­ние» личности, внутренняя свобода от нормативных ограниче­ний.

— Рассмотрение себя в качестве пассивного объекта внеш­них воздействий, за пороки и поступки которого ответственны среда, общество, ненормальные условия жизни, что делает как бы неизбежным противоправный образ действий («поза от­верженного» — чаще всего у рецидивистов).

— Гипертрофия ценностей личных качеств, утверждение своей исключительности, ставящее субъекта в его собственных глазах вне нормативных рамок и обычной юрисдикции,— свое­образная концепция сверхчеловека, обязанная своим возник­новением механизму гиперкомпенсации. Речь идет о стремле­нии устранить ощущение какой-то мнимой или действительной неполноценности, доказав себе и окружающим, хотя бы в уродливой форме, сверхценность своей личности («комплекс Герострата») Перенос ответственности за собственные поступки на дру­гих лиц, фатальный случай, жизненную ситуацию и т. п. отнюдь не обязательно сопровождается прямым и осознанным отрица­нием тех или иных правовых установлений. Напротив, боль­шей частью они декларативно признаются, но каждый раз представляются неприменимыми для регуляции и коррек­ции собственного поведения.

Исследования показывают, что сознание преступников ха­рактеризуется дуализмом внутренней нормативной системы. В ней противоречиво сочетаются две группы несовпадаю­щих критериев «для себя» и «для других», в чем и проявляет­ся дезинтеграция личности преступника, непоследовательность его системы ценностей и установок. Положение усугубляет­ся еще и тем, что защитные механизмы, как бы ни были они сильны, все же не способны обеспечить полный иммунитет и невосприимчивость к общественным ценностям. Риск нежела­тельных последствий и санкций, необходимость маскировки, вынуждающая вести «двойную» жизнь,— все это обостряет процесс дезинтеграции личности и неизбежно сопутствую­щее ему нервно-психическое напряжение. Тем самым комплекс социальных факторов, порождающих преступление и порож­даемых им, одновременно приводит к невротизации личности, Этим в первую очередь и объясняется значительное число невротиков среди лиц, совершивших преступление.

Защитные механизмы путем различных форм самооправда­ния вызывают искаженное видение жизни, ситуации, само­го себя, принося, таким образом, облегчение субъекту. Однако это облегчение носит иллюзорный характера, ибо житейские невзгоды, вызывающие потребность в самоутешении, отнюдь не устраняются; подобный самообман является лишь уходом от проблемы, отказом от активных действий, необходимых для социально-адекватного их разрешения.

Конечно, самооправдание не бывает совершенно беспочвен­ным, оно всегда опирается на какие-либо фактические обстоя­тельства. Но, как во всяком заблуждении, реальные факты здесь сочетаются с неадекватными выводами и оценками. Объ­ясняется это хорошо изученным влиянием установок субъекта на характер социальной перцепции. Этим обусловлена избира­тельность восприятия, отбора из социальной действительности преимущественно тех фактов, которые отвечают сложившимся установкам, и, с другой стороны, своеобразная слепоглухота в отношении всего, что идет вразрез с ними.

Сказанным подчеркивается функциональная связь защит­ных механизмов с ценностной структурой личности преступ­ника. Психологическая защита заключается в реорганизации осознаваемых и неосознаваемых компонентов ценностной си­стемы и в пере структурировании ее иерархии.

Профилактика отклоняющегося поведения предполагает своевременное противодействие возникновению описанных тен­денций средствами общего, нравственного и специально-право­вого воспитания, а также разрушение иллюзорного мира, воз­никшего в сознании правонарушителя под воздействием этих механизмов как обязательный элемент его ресоциолизации.