С.Я. Маршак

Частию по склонности, частью по обязанности познакомился я недавно с красивым фолиантом с увлекательным названием «Кто сегодня делает философию в России» (Автор-составитель А.С.Нилогов. Т.1.- М.: Поколение, 2007, - 576 с.). И при этом на разностороннем его материале ещё и ещё раз убеждался в верности, глубине и значимости той давней истины, что о чём бы философия и чьими бы устами ни говорила, даже и в кризисные моменты истории, она говорит, в конечном счёте, и о себе самой, − любимой или, наоборот, садомазохистски изничтожаемой, дабы всё-таки и в этом случае вновь возродиться, как феникс из пепла, в обновлённом и омоложенном виде. В этом отношении философия похожа на своего творца (как и положено быть в отношении творца и его творения) – человека, которого, как известно, хлебом не корми, водкой не пои, а дай поговорить о себе самом, как таком единственном и неповторимом, таком во всех смыслах неожиданном и парадоксальном феномене. Так что, и тут, и там главное, как завещали древние: «Познай самого себя», и баста. И это не просто аналогия, а скорее, гомология или даже кое-что похлеще: не зря же сказано, что каков человек, такова и его философия. Причем, до такой степени, что не только человек создаёт философию по своему образу и подобию, но и философия, бывает, творит и вытворяет из философствующего субъекта с его продукцией нечто такое, что ясно-понятным языком и не описать, а только в сказке-эпиграммке и сказать-опознать можно. Как, к примеру, отразился в своё время берклианский субъективный идеализм в известной философской эпиграмме:

«Мир – учил он – моё представление». Но когда ему в стул сын булавку воткнул, он вскричал: «Караул! Как ужасно моё представление!»

В силу всего сказанного понятно, что и лейтмотивный вопрос, преследовавший меня на протяжении всего чтения упомянутого сочинения был, естественно, прежде всего, тот самый старый-престарый, «детский» вопрос, который звучит с тех пор, как появилось само это хитроумное словечко «философия», объединившее обозначения двух противоположных «сущностных» сил человека: любви (чувства, стремления, страсти) и мудрости (ума, разума, знания, логики). А именно, вопрос: что же это все-таки по своей сущности такое − «философия»? Что, собственно, это значит сегодня − «философствовать»? И зачем, кому, для чего и когда в наше время подобное занятие нужно? А в связи с этим, почему обществом это занятие всё-таки востребовано и худо-бедно оплачиваемо, как бы ни иронизировали на сей счёт, скажем, литперсонажи таких великих немецких поэтов-философов, как Гёте: «Кто философствует, тот выбрал путь плохой./ Как скот голодный, что в степи сухой / Кружит себе, злым духом обойдённый, / А вкруг цветёт роскошный луг зеленый». Или Гейне: «Что? Философия? Кому она нужна, я не пойму! / И недоходна ведь и скучна, / К тому же ересей полна; / С ней сомневаешься да голодаешь, / И к чёрту в конце концов попадаешь». И т.д. Впрочем, с другой стороны, полным-полно, ведь, и прямо противоположных оценок. Вот, к примеру, возражения критикам и извратителям философии остроумного Монтеня: «Странное дело, но в наш век философия, даже для людей мыслящих, всего лишь пустое слово, которое, в сущности, ничего не означает; она не находит себе применения и не имеет никакой ценности ни в чьих-либо глазах, ни на деле. Полагаю, что причина этого – бесконечные словопрения, которыми ее окружили… На деле же не сыскать ничего другого столь милого, бодрого, радостного, чуть было не сказал – шаловливого. Философия призывает только к празднествам и веселью. Если перед нами нечто печальное и унылое, − значит, философии тут нет и в помине… Отличительный признак мудрости– это неизменно радостное восприятие жизни; ей, как и всему, что в надлунном мире, свойственна никогда не утрачиваемая ясность… Ее конечная цель − добродетель» (Монтень М. Опыты. Избранные. Главы. – М.: Правда, 1991, с. 133-134). Разумеется, это всего лишь иллюстрации из классики.

Но, как говорится, вернёмся к нашим баранам. В названном в начале этих заметок издании встречаем, в частности, очередную прелестно безапелляционную характеристику всей предыдущей философии от Декарта и Канта, Фихте и Шопенгауэра до «Щедровицкого и Мамардашвили»: «Она перестала быть кому-либо нужной. Ею перестали интересоваться не только образованные люди, но даже еврейские девушки. Философия ещё по инерции что-то говорила, но никому ничего уже не могла сказать. Поэтому её сдали в архив, отправили на склад, как хлам, как старую ненужную вещь. Тут же нашлись историки, которые составили из философов, как из бабочек, гербарии, пронумеровали их, подшили к делу, и эти дела стали показывать на факультете ненужных профессий. Поскольку философии не стало, а философов ещё было много, постольку им надо было чем-то заняться. Самые умные стали экспертами, убеждающими легковерных в том, что всё, что существует, существует как текст… Эксперты разработали технологию чтения и стали мастерами игры в бисер. Другие же занялись искусством, пошли к художникам, полагая, что люди искусства сообщены с миром иного и их устами говорит высшая истина. А поскольку самим философам сказать нечего, постольку часть из них толпится около поэтов и художников, слушая их и толкуя…Комизм положения состоит в том, что и художникам уже сказать нечего. Никто через них ничего не говорит. Они самовыражаются. Искусство стало производством, эстетика – технологией, художник – инженером… Большая часть философов стала историками и методологами, которые, как нищие на паперти, встали около храма науки, полагая, что им что-нибудь да перепадёт от её щедрот. Продвинутая часть интеллектуалов переместилась поближе к политике, к власти, создавая информационные шумы. Политтехнологи размножились, как крысы, став членами ордена золотого тельца. Тёмное облако скуки накрыло Галилею философии. Философия сегодня забавляется тем, что продолжает мыслить мыслимое, встретившись с немыслимым» (назв. соч., с. 387-388).

Этой красочной философско-оценочной картинке, которую нарисовал Ф.И. Гиренок, современный русский философ-археоавангардист, нельзя отказать в язвительном остроумии. Но, спрашивается, а что взамен? Приведём на сей счёт собственные, наиболее смачные, афоризмы нашего философа. Они весьма показательны даже своей стилистикой. Он, прежде всего, благодарит постмодернистов за то, в частности, что «они научили нас различать мыслящее и разумное. Разумное – не значит мыслящее. Таков девиз современной философии… Сегодня мы знаем, что быть разумным – не значит мыслить. А мыслить – не значит быть разумным». По его словам, «входным билетом в современную философию становится не тождество бытия и мышления, а идея самоактуализации самости (?! – В.О.). Благодаря свойству самоактуализации самости возникает реальность… Человек – это не реалист, а аутист… Не труд создал человека, а абсурд… Реальность это продукт самоактуализации самости человека… Философия перестала быть картиной мира. Она не отражает мир, а изобретает его. Не царское это дело – обобщать случайные содержания наук. Её дело – бродить в поисках пределов возможного. Мир − это не текст, а объективированная галлюцинация… И глупо искать философов в институтах, энциклопедиях, учебниках и словарях. Её там нет. Социальная институция – это морг мысли. Прибежище для анонима, для культурологов, то есть любителей зонтиковедения …. Философская школа – это прежде всего точка расхождения ума и безумия, место умирания философии… Поэтому история философии – это не история ума, а археография связей опыта и воображения, ума и безумия. Многие «умные вещи» не могут философией восприниматься всерьёз в силу их недостаточной безумности, в силу того, что в них мыслится мыслимое, возможное и не мыслится невозможное, немыслимое… Ум – филистер, который готов всё оправдать задним числом… Безумие резвится где хочет, не считаясь с правилами публичности и логикой. В безумии мысль не соединена со словом, воображение – с опытом. В нём ум расплавлен страстью. Проблема же состоит в том, что истоки ума находятся в безумии. Безумие – это не отсутствие ума. Это то, что может подарить себе ум (а может и не подарить?!? – В.О.).. И только заумность человеческой жизни спасает ум от полного безумия, от полного разрыва между воображением и опытом, между словом и мыслью. Любовным трением ума о безумие создавалась мысль. Любой философ освобождает безумие, таящееся в уме, и одновременно прививает ум безумию. Это не нравится власти и русской интеллигенции, которая пытается отделить ум от безумия, от необходимости мыслить немыслимое… Итак, ум тоскует по безумию потому, что это его родина…Предмет философии – сама философия. Суть философии состоит в её самооговаривании… Философия – это испытание пределов возможного … Беспредметность философии ставит под вопрос любое знание, которое всегда случайно. Философия ничего содержательного сказать не может. Но это от неё никто и не требует… Философия – это длящаяся вечность выговариваемого ею смысла. Это как бы уже пройденная бесконечность… Историк философии – это душегуб философии, тот, кто втайне лелеет мысль о её смерти и уже видит себя её патологоанатомом… Любая история философии – это набор некрологов и медицинских диагнозов идей. Философия несистемна, фрагментарна. Её мышление парадоксально. Её мысль не завершается знанием. Она о невозможном. Историк философии, создавая схемы упрощения, ищет то, что позволяет мысли завершиться, стать системой, то есть умереть. Без философии, без её безумия человек задохнётся в скорлупе своей субъективности. Историк лишает философию её безумия… Историк видит в философии какие-то знания о мире. Но философия – это не знания, а один из важных органов самопорождения человека, орудие самосоздания человеком в себе человеческого (т.е. исходно безумного, что ли?! - В.О.). Философия – это наше уже-сознание… Философ должен говорить о том, что происходит здесь и сейчас, а не о том, что было где-то и когда-то… Поэтому современный философ не мыслит, а пророчествует. Он удерживает не мысль во времени, а себя в мысли. Он не эксперт, а Пифия, поэт, пророк» (там же, с. 389, 391, 392, 393, 394, 395,396, 59, 399). Разве всё это не «симулякр философии», т.е. вторя автору, «не подделка, а способ общения без сообщения»? Ибо где оно тут «сообщение», в этом «потоке сознания», конкурирующего с подобной же «литературой»?!

За столь изобильное цитирование принято извиняться. Но если верно, что «стиль – это человек», то разве не верно нечто подобное и в отношении философии, а именно, что сам стиль, язык того или иного философствования выражает, в свою очередь, суть и своеобразие соответствующей философии? И, следовательно, тем более необходимой становится дословная передача подобного философствования, ориентированного на поиск «немыслимого и невозможного, безумного и заумного», на «любовное трение ума о безумие» и т.п. Иначе окажется утраченным как раз специфический «духовный аромат» передаваемой авторской идеи, объективированной в соответствующем тексте. Последний, к тому же, становится во многом саморазоблачительным, освобождая нас от нужды в пространных комментариях и придирчивой критике. Всё это, полагаю, может в какой-то степени заменить, в соответствии с духом изложенной концепции, её «поэтическое, пророческое» резюме, в меру моего (увы, не «аутистского») понимания, разумеется: ГИРЕ-НО-К-ВАЯ ФИЛОСОФИЯ ФИЛОСОФИИ

Философствует философ о безумии:

«да, о нём всегда тоскует ум,