Последствия жестокого обращения с детьми.

Дети, с которыми жестоко обращались в психологическом смысле, попадают в сеть вредящих отношений и выпадают из нормального процесса социализации, с положительным подкреплением и поддержкой со стороны родителей. В результате этим детям трудно удовлетворить свои потребности в защите и покровительстве, нередко им приходится быть чрезмерно уступчивыми, чтобы избежать плохого отношения к себе, и у них могут развиться невротические черты и проблемное поведение. В тоже время такие дети постепенно учатся эксплуатировать, унижать или терроризировать других, равно как и ожидать, что любые человеческие отношения приносят боль и страдание. И все это – глубокие, долговременные последствия жестокого обращения с детьми.

ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ ПОЛЕ ЖЕСТОКОСТИ.

Проблема жестокости преломлялась в огромном количестве исследований агрессии.

Всё многообразие взглядов и подходов к пониманию этих феноменов условно можно разделить на две группы. Первая из них включает концепции, в которых агрессивность и жестокость трактуются как врождённые, инстинктивные свойства субъекта. Во вторую входят теории, рассматривающие их как характеристику способа поведения.

Начало биологически ориентированным подходам положено в 19 веке Ч. Ломброзо и Ч. Дарвиным. Итальянский судебный психиатр Ломброзо провёл серию антропологических наблюдений над заключёнными тюрем и пришёл к выводу, что криминогенная сущность, доминирующая страсть к разрушению, насилию и убийствам являются врождёнными, а не приобретёнными. Доказательству этого он посвятил свой труд «Человек преступный». В русском издании книги, вышедшей в Санкт-Петербурге в 1892 году, можно прочитать, что преступление – явление естественное, подобное рождению или смерти. Он заметил у преступников атавистические черты, роднящие их с первобытным человеком. Они-то, по мнению Ломброзо, и предопределяют немотивированную агрессию.

Ломброзо разработал шкалу параметров оценки внешних данных человека, с помощью которых, как он считал, можно безошибочно выявить потенциального преступника. Но в его концепции имелись очевидные слабости: к внешним признакам прирождённого злодея относились сплющенный нос, низкий лоб, редкая борода и т.п. Попытки применить шкалу на практике не дали сколько-нибудь впечатляющих результатов. Теория высмеяна многими авторами, однако современная наука склонна реабилитировать Ломброзо, главная заслуга которого видится в том, что он указал направление поиска.

Дарвин перенёс на процессы, происходящие в человеческом обществе, идею борьбы за существование. Дальнейшее её развитие позволило объяснить и причины жестокости.

Австрийский этолог К. Лоренц, обосновывая противоречие между целесообразностью агрессивного инстинкта и его катастрофическими последствиями, выдвинул следующую гипотезу. Все живые существа, особенно хищники, наделены кроме врождённого инстинкта борьбы, способностью подавлять свои агрессивные стремления. Эта способность пропорциональна возможности наносить повреждения своим жертвам. Соответственно, чем выше вероятность смертельного исхода, тем сильнее сдерживание внутривидовой агрессии, что препятствует нападению на представителей собственного вида, а в случае борьбы с ними блокирует фатальный исход при подаче побеждённой особью определённых сигналов капитуляции (поза покорности и т.п.).

Однако цивилизация нарушила естественный порядок. Исходно у человека как у биологически слабого существа сформированы слабые запреты на агрессию, что не представляло опасности для вида, пока его способность наносить серьёзные увечья и умерщвлять друг друга была относительно низкой. Изобретение оружия нарушило баланс между силой запретов и возможностями убийства, что приводит к тяжёлым последствиям.

Английский антрополог Р. Арди полагал, что в результате естественного отбора появился новый вид – охотники, которые «нападали, чтобы не голодать», «убивали, чтобы выжить». Эта «охотничья природа» и составляет основу человеческой агрессивности. Корни жестокости, по Арди, заложены в биологических атавизмах, поскольку склонность к агрессии генетически запрограммирована, социально усилена и неистребима. Он писал: «Индивидуальное насилие присуще человеческому естеству… Мы – люди – всегда были опасными животными».¹

Одна из популярных биологически центрированных теорий постулирует взаимосвязь между жестокостью и аномальным набором хромосом – ХУУ в отличие от нормального ХУ у мужчин. То есть жестокость – результат гипермаскулинного поведения. Носители такого генетического кода значительно чаще совершают преступления, в особенности насильственные. Выдвигалась гипотеза, что субъекты с синдромом Клайнфельтера (набор 47 ХУУ) встречаются среди преступников в 36 раз чаще, чем в обычной популяции. Но при последующей проверке независимыми исследователями наличие данной закономерности не подтвердилось.²

А. Страффорд-Кларк связывал отклоняющееся поведение с нарушением ритмов мозговых волн.³ Он сравнивал электроэнцефалограммы «нормальных» убийц, мотивы преступления которых были ясны, с аналогичными данными немотивированных и «патологических» убийц. ЭЭГ нормальных – приближались к обычным, тогда как у патологических – диагностировались отклонения от нормы.

В настоящее время исследования «биологических коррелятов» ведутся менее интенсивно, но не прекращаются. Сравнительно недавно информационные агентства распространили сообщение о достижениях нейрофизиологов Южно-калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. С помощью приборов позитронной томографии они сканировали мозг 38 осужденных убийц. Учёные представили изображения трёх вариантов коры головного мозга: обычных людей, не предрасположенных к насильственным действиям, 12-ти убийц, которые пережили физические, психологические и сексуальные травмы и потрясения в юном возрасте, и 26-ти убийц, которые не могли пожаловаться на тяжёлое детство.

Если у первых двух групп обследуемых распределение точек активности по коре головного мозга более-менее равномерно, то у последней чётко выявлена одна особенность: у них практически не участвует в нервной деятельности передний, находящийся сразу за лбом участок коры головного мозга. Именно этот участок нейрофизиологи считают тормозящим и снимающим агрессивные импульсы, поступающие из более глубоких участков мозга.

«Фактом является то, – отмечает руководитель исследовательской группы Эдриан Рейн, – что существует распознаваемая биологическая предрасположенность к проявлению насилия, не связанная с тем, в каких условиях ребёнок вырастает. Если у человека есть такая дисфункция мозга, то в сочетании с определёнными ситуациями это может приводить к актам насилия и жестокости».⁴

Впрочем, ни сам Рейн, ни его сотрудники не склонны абсолютизировать только биологическую сторону своих наблюдений и выводов.

Теоретики бихевиористского направления рассматривали жестокость как частное проявление агрессии в ответ на фрустрацию. Под фрустрацией понималось переживание тупика, безысходности в результате помех, преград, возникающих на пути к достижению значимых для индивида целей. Она мотивирует ответную реакцию. При невозможности прямой разрядки происходит смещение агрессии на иной объект, нападение на который грозит меньшим наказанием. Фактически жестокость в этой концепции теряет свой смысл и выступает синонимом смещённой агрессии. А выбор жертвы определяется тремя условиями: 1) силой побуждения к агрессии; 2) силой обстоятельств, тормозящих данное поведение; 3) стимульным (перцептивным, смысловым) сходством каждой потенциальной жертвы с фрустрирующим субъектом.⁵

Ортодоксальный психоанализ не сужал интерес к проблеме агрессии до жестокости, наверное, чтобы не расстраивать изящество теории. У Фрейда, агрессия изначально носит характер самоагрессии, являясь проявлением инстинкта смерти. В результате борьбы с инстинктом жизни – может изменять своё направление и проецироваться вовне в разнообразных формах, в том числе жестоких. У Юнга – схожая точка зрения, только за все деструктивные тенденции ответственна «Тень». Часть психоаналитиков отказывалась от инстинктивной трактовки. А. Адлер, например, объяснял возникновение агрессии борьбой за удовлетворение потребностей, проявляющейся во всех аспектах человеческой жизни. В чистом виде агрессия, по его мнению, как раз и есть жестокость, но она может трансформироваться и проявляться в социально приемлемых формах, например в спорте. Адлер полагал, что отчасти она является сознательной реакцией на препятствие.

Социальную детерминированность агрессии признавал Э. Фромм. Он понимал агрессию как причинение ущерба, но с двумя принципиальными различиями: доброкачественным и злокачественным наполнением. Первый вид, общий для человека и животных, – это импульс к атаке или бегству в ситуациях, представляющих угрозу для жизни. Это оборонительная или доброкачественная агрессия, направленная на сохранение вида, нейтрализующаяся при исчезновении опасности.

Другой вид – злокачественная агрессия – «это деструктивность и жестокость, свойственные только человеку, не имеющие аналогов в животном мире, не служащие биологическому приспособлению».⁶ Поскольку к изучению жестокости Фромм, как нам кажется, приложил более всего усилий, его концепция заслуживает детального рассмотрения.

1.1.1. Жестокость как злокачественная агрессия.

В понимании жестокости Эрихом Фроммом видны некоторые аналогии с биологическими концепциями. Тем не менее, он критиковал того же Конрада Лоренца за то, что жажда крови относилась им, чуть ли не к врождённым страстям: в таком случае и причины бессмысленных кровопролитных войн кроются в жажде убивать. Подобная аргументация, по мнению психоаналитика, исходила из формально-логического заблуждения:

Биологически необходимая агрессия – врождённое качество

жестокость – агрессия

следовательно, жестокость суть врождённое качество – что и требовалось доказать

Для Фромма жестокость – страсть к абсолютному господству над другим живым существом и желание разрушать. Только человек, говорил он, подвержен влечению мучить и убивать без всякой для себя пользы. И при этом ещё может получать удовольствие. Человеческая жестокость не порождается инстинктами и не нужна для физиологического выживания. В тоже время она составляет важную часть его психики.

Принимать решения, как вести себя в том или ином случае человек вынужден без подсказки, с помощью разума, поскольку не имеет врождённых или унаследованных программ кроме элементарных инстинктов самосохранения и сексуального влечения. Таким образом, он являет собой самое беспомощное и слабое из всех живых существ. Именно «сознание делает человека каким-то аномальным явлением природы, гротеском, иронией вселенной, – в то же время – он никогда не бывает свободен от рефлексов. Он живёт в вечном раздвоении. Он не может освободиться ни от своего тела, ни от своей способности мыслить».⁷

От остальных приматов человека отличает наличие экзистенциальных потребностей. Поиск безопасности и покоя заставляет его искать разные способы удовлетворения. Здесь-то и происходит раздвоение: оно может воплощаться в любви, нежности и стремлении к справедливости, а может в ненависти, садизме и жестокости.

Совокупность укоренившихся страстей составляет характер человека. Обусловленный социально и исторически, характер представляет собой относительно постоянную систему всех неинстинктивных влечений (стремлений и интересов), связывающую человека с социальным и природным миром. «Можно понимать характер как человеческий эквивалент животному инстинкту; как вторую натуру».⁸ Злокачественную агрессию Фромм выводит из особенностей характера, концентрируя внимание не столько на агрессивном поведении, сколько на его субъективной стороне, анатомии, анализируя внутренние причины жестокости, её мотивацию.

Характер ответственен за реализацию главной потребности – потребности действия, может толкнуть человека как на подвиг, так и на преступление: создать произведение искусства или сжечь город. «…Нет страшнее муки, чем состояние человека, обречённого на бездействие. Ведь бездействие означает полную импотенцию, в которой сексуальная импотенция составляет только малую долю. Спасаясь от этих невыносимых ощущений, человек готов попробовать любые средства – от сумасшедшей работы до наркомании, жестокости и убийства».⁹

Спровоцировать жестокость способна и экспериментально доказанная потребность в возбуждении, волнении и соответствующем стимулировании этих состояний (опыты Р. Шпица о патологических последствиях недостимуляции маленьких детей, Харлоу и других о тяжёлых психических нарушениях у обезьян, если их в раннем возрасте отрывают от материнского тела и т.д.). Человеческий организм, так же точно, как животный, нуждается не только в некотором минимальном отдыхе, но и в некотором количестве волнения (возбуждения).

Отдельные индивиды и целые культуры отличаются друг от друга только с точки зрения основных способов и приёмов стимулирования возбуждения (волнения). Катастрофа, убийство, пожар, война и секс – вот одни из источников волнений, но, с другой стороны, такими источниками являются любовь и творческий труд. «Греческая трагедия наверняка была для зрителей не менее мощным источником эмоций, чем садистские представления в Римском Колизее».¹⁰

Опасность в том, что жестокость вызывает гораздо более сильное возбуждение, нежели любовь, творчество или другой какой-то продуктивный интерес. Первый вид волнения не требует от человека никаких усилий: ни терпения, ни дисциплины, ни критического мышления, ни самоотречения; для этого не надо учиться, концентрировать внимание, бороться со своими сомнительными желаниями. «Людей с низким духовным уровнем всегда выручают «простые раздражители; они всегда в изобилии: о войнах можно прочитать в газетах, увидеть их на экране или услышать о них по радио. Можно и себе самому создать аналогичные «раздражители»: ведь всегда найдётся причина кого-то ненавидеть, кем-то управлять, а кому-то вредить».¹¹

Жестокость, по Фромму, может быть и следствием «некомпенсированной скуки». Часто это проявляется пассивно: человеку нравится узнавать о преступлениях, смотреть жестокие кровавые сцены. Но от пассивного удовольствия всего лишь шаг к многочисленным формам активного возбуждения. Определённому «сорту» людей скука особенно присуща и её последствия у них бывают очень опасны. Таких людей легко распознать: их ничего не интересует, у них почти нет никаких отношений с другими людьми. Ничто не может их взволновать или растрогать. Все эмоции у них в застывшем состоянии: они не испытывают радости, зато не знают ни боли, ни горя. У них вообще нет чувств. Мотивировка их жестокости не ненависть, а стремление прервать монотонность повседневности: если ты убиваешь человека, то это даёт тебе возможность почувствовать, что ты существуешь и что ты можешь оказать воздействие на другое существо.

Для понимания людей, склонных к жестокости, хорошо подходит гидравлическая модель Конрада Лоренца: деструктивная энергия постоянно присутствует в них, накапливается и только ищет, где бы «прорваться». Главное же отличие состоит в том, что источник импульсов кроется не в филогенетической программе, а в характере. По объёму и интенсивности жестокость становится доминирующей компонентой структуры личности, соответственно и направляет поведение человека, делая единственным самосохранение.

Посредством жестокости может реализовываться извращённое половое влечение. Синоним такой жестокости – садизм. Эти действия могут быть насильственными, а могут компенсироваться в «гармоничной» садомазохистской паре. Однако садизм свойственен и несексуальному поведению и проявляется в том, чтобы найти беспомощное и безучастное существо (человека или животное) и получить удовольствие, доставив ему физические страдания, вплоть до лишения жизни. Эта проблема была хорошо исследована за рубежом. Наиболее достоверные данные представлены в работе Д. Гилла.¹² Детей, которые стали жертвами насилия он делит на несколько групп: первая – от года до двух лет; вторая – от трёх до девяти (число случаев удваивается); третья группа – с девяти до пятнадцати (частота снова понижается, пока не достигает исходного уровня, а после шестнадцати лет постепенно совсем исчезает). Это означает, что в наиболее интенсивной форме садизм проявляется тогда, когда ребёнок ещё беззащитен, но уже начинает проявлять свою волю и противодействует желанию взрослого полностью подчинить его себе.

Как отдельную форму Фромм выделяет психический садизм, чему мы посвятим отдельную главу своей работы. В целом его представления о жестокости имеют большую ценность, хотя ряд положений кажется несколько поспешным. Например, об исключительно человеческой принадлежности злокачественной агрессии. Эксперименты показали, что жестокость среди особей одного вида наблюдается у большей части приматов. Наблюдения, проведённые в 60-ые годы Джейн Гудол, продемонстрировали, что у шимпанзе она способна даже дойти до полного истребления самцов враждебной группы.¹³ Более широким, по нашему разумению, является понятие характер, и включает в себя, в том числе инстинкты, особенности физиологии и генетики. В противном случае особи животных одного вида были бы копией друг друга, нарушился бы сам ход естественного отбора. Не новость, что агрессивность собак одной породы имеет всё же индивидуальные различия.

Описания жестокости встречаются и в трудах российские учёных. Глубокие и обоснованные суждения приведены в очерке выдающегося психиатра П.Б. Ганнушкина «Сладострастие, жестокость и религия». Он полагает, что три чувства, совершенно различные на первый взгляд, – злоба, сексуальная любовь и религиозное чувство – находятся друг к другу в большой близости; когда возрастает их интенсивность и, в особенности, когда злость трансформируется в жестокость, в свирепость, сексуальная любовь в сладострастие и религиозное чувство в фанатизм или в мистицизм, тогда эти три чувства совпадают. Религиозное помешательство очень часто связано с болезнями половых органов и в клинической картине этого помешательства галлюцинации сексуального характера, маструбации и всякого рода сексуальные эксцессы занимают заметное и постоянное место. Известны случаи, когда религиозный фанатизм совпадал с очень частыми поллюциями, или со временем полового созревания, или с началом месячных, или с временной их задержкой.

Живопись, скульптура и поэзия, современные роман и драма часто касаются близости сексуального чувства и жестокости, считал Ганнушкин. У некоторых причиняемое другим зло вызывает оргастические переживания. В то же время нельзя рассматривать как психически ненормальных всех, у кого сексуальные функции сопровождаются актами жестокости. Часто жестокость соседствует с репродуктивным инстинктом даже у животных. Так, верблюд в период течки бывает очень злобен и всех кусает, даже самок; кенар в подобных случаях часто разрушает собственное гнездо, разбивает яйца и убивает самку.

Половой акт может сочетаться с жестокостью тремя способами: 1) жестокость следует за копуляцией; последняя не даёт удовлетворения и субъект прибегает к серии зверств над своей жертвой; 2) жестокость предшествует копуляции; в этом случае жестокость восстанавливает потенцию, уже ослабленную или исчезнувшую; 3) копуляция не имеет места и она защищается жестокостью; это садизм в собственном смысле слова, где жестокость является эквивалентом половой любви. Меньшую часть составляют случаи, когда половое возбуждение вызывается не путём совершения проступков, приносящих вред другим, но только при созерцании сцен жестокости и даже только при представлении подобных сцен.

Ссылаясь на ряд исследований, Ганнушкин отмечал неограниченные возможности мужчины по отношению к женщине, которая ему отдаётся, сходства акта половой любви и акта кровавой жестокости, сходство, обусловленное борьбой за первый поцелуй, борьбой за осквернение женщины кровью через разрушение её эпидермиса, её растление, сходство, обусловленное истинным или притворным сопротивлением женщины, наконец переживание победы мужчиной, унаследованное, быть может, с того времени, когда нападение и борьба предшествовали обладанию женщиной.

В приведённых соображениях есть некое сходство с силлогизмом, на который указывал Фромм: религиозные фанаты – сладострастники, сладострастники – жестоки; фанаты – жестоки. Однако очень ценно стремление показать всю сложность проблемы, скрытый, глубинный механизм жестокости.

А.Р. Ратинов анализировал агрессивность по выполняемой роли. Он выделил ту форму, которая представляет собой самоцель, удовлетворяющую потребность в самореализации и самоутверждении. Только в этом случае агрессия является жестокостью, так как входит в мировоззренческое ядро личности, в её «Я-концепцию».¹⁴

Л.А Волошинова изучала жизненный путь, биографические данные лиц, совершивших особо жестокие преступления.¹⁵ К условиям, способствующим формированию жестокости она отнесла нравственную и эмоциональную обстановку в семье. Наблюдая насилие, испытывая его на себе подростки усваивают образцы поведения, приобретают уверенность в их эффективности, пока ещё на чисто вербальном уровне. Личностное же практическое освоение этих моделей, «закрепление в привычках, навыках и стереотипах происходит, главным образом, в неформальном общении». Навыки агрессивного реагирования осваиваются и закрепляются в личном опыте ответного насилия, там же отрабатываются и технические приёмы. Однако наиболее распространённой сферой реализации агрессии у молодёжи Волошина считает не собственные неформальные группировки, а анонимную среду. Она анализировала мотивы так называемой «охоты на беззащитных». Среди таких мотивов наиболее распространёнными являлись самоутверждение, мотив тревоги за собственное будущее, групповая солидарность.

Н.А. Барановский в своей работе утверждал, что жестокость происходит от деформации социальных потребностей.¹⁶ Деформированная потребность в социальном взаимодействии трансформируется в тенденции к доминированию, превосходству, насилию. По его мнению, в основе 90% насильственных преступлений лежит извращённое проявление субъектом своего «Я», причём в 81% случаев эти потребности хорошо осознавались, а 31% имели к тому же устойчивую личностную значимость.

С.В. Кудрявцев рассматривал жестокость в пространстве криминальных безобъектных конфликтов, разновидностью которых являются провокационные.¹⁷ Их особенность состоит в том, что субъект, исходно стремящийся к реализации жестокости, создаёт ситуацию, провоцирующую негативные реакции на себя у потенциальной жертвы для того, чтобы морально оправдать собственные, якобы ответные, насильственные действия.

Л.П. Конышевой классифицированы категории лиц, совершающих продуманные жестокие поступки без провокации со стороны жертв¹⁸. Их три. Первую образуют субъекты с дефектами ценностной системы, чьи деяния имеют внутренние побуждения. Такой вид агрессии обозначен как «садистическая». Вторая категория совершает акты жестокости по мотивам «социопатической молодёжной социализации», третья – по мотивам «группового самоутверждения». Жестокость у всех этих лиц, по убеждению Конышевой, детерминируется искажениями ценностных ориентаций.

1. Психологическая сущность явления.

В психологии, в частности юридической, понятие жестокости применяется для обозначения особо брутальных способов совершения преступления, определённых свойств характера преступника и, наконец, как комплексное обозначение всех объективных и субъективных факторов преступления, включая последствия для общества в целом.¹⁹

Выделяют жестокость преднамеренную и непроизвольную, реализующуюся в определённых действиях, вербальном поведении (причинении мучений словами) или в воображении – в патологическом фантазировании, оперирующим образами истязаний, мучений людей или животных.

Исследователи говорят о жестокости сознательной и неосознанной. О проявляющейся – в отношении людей и животных, причём нередки случаи расщепления (жестокость к людям и сентиментальность к животным). Жестоким может быть действие, совершаемое по разным мотивам, и бездействие, например, неоказание помощи травмированному человеку, неспособность добить раненое животное.

Встречается в литературе определение законопослушной жестокости, которую связывают с социально санкционированным поведением. Такую жестокость ещё называют функциональной: массовые забои скота, отлов и уничтожение бездомных животных, исполнение высшей меры наказания. Такая жестокость в большинстве случаев не является личностной чертой, а носит отчуждённый, с обилием защитных мотивировок, характер. Более того, в экстремальных условиях (война) приказ, обстоятельства заставляют совершать жестокие действия не жестоких людей.

Но применение термина жестокость к указанным случаям представляется не совсем обоснованным. Происходит, по нашему мнению, путаница в таких категориях как оценка и ценность. Жестокость есть разновидность оценки, говоря образно – счёт, а не число. Считать же можно в разных системах измерения. Иначе: жестокость есть наше видение поступка, актуальное знание о нём. А знание может изменяться. Древние греки не знали, что лишать свободы, а то и жизни рабов жестоко. В рабах виделась несомненная материальная выгода: экономили массу времени, которое посвящалось интеллектуальному творчеству, духовному росту, и позволило в конечном итоге создать развитую цивилизацию.

Со временем произошла переоценка, и человеческая жизнь, будь то свой или чужой, не представляющий опасности, стала абсолютной ценностью на большей части планеты. Лишение свободы и жизни начало оцениваться как жестокость. Но если некто угрожает безопасности общества, то его убийство не признаётся злом, жестокостью. В условиях боевых действий уничтожение противника, напротив, – добро, способствующее выживанию общности.

То же – с забоем скота, пока человечество не придумало ничего лучшего, чтобы обеспечить себе в пищу жизненно важный органический белок. С опытами над животными и т.п.

Жесткими правомернее называть лишь те поступки, которые, во-первых, несут страдания ради самих страданий, то есть удовлетворяют какие-то не жизненно важные или патологические потребности определённого лица или группы. Во-вторых, способствуют моральному и физическому ущербу, избежать которого можно активным вмешательством субъекта. То есть жестокость – это специфическое действие или бездействие.

Так существуют, к примеру, отличия убийств, связанных с реализацией жестокости, от других внешне выглядящих жестокими, но совершённых по другим мотивам:

• причинение мучений жертве является самостоятельной целью преступных действий;

• убийства тщательно спланированы;

• осуществляются с применением специально изготовленных или подобранных орудий.

Примеров подобных убийств масса. Сложнее обстоит с жестокостью бездействием. В качестве иллюстрации приведём случай из уголовного дела.

В октябре 1999 года В. был избит охранником угольного разреза за отказ покинуть коммерческий киоск, в котором торговала жена охранника. Последний нанёс В. тяжкие телесные повреждения, затем вызвал «скорую» и скрылся. По показаниям врача Б., у ларька он увидел молодого человека с рассечённой губой. Потрепал его по плечу, привёл в себя и, почувствовав запах алкоголя, решил, что помощь в данном случае должен оказывать не он. Сел в машину и уехал. То, что потерпевший не мог встать расценил как алкогольное опьянение. Через полтора часа на человека у дверей обратил внимание случайный покупатель, сообщил продавщице. По телефону женщина вызвала своего родственника, вместе с которым привезли избитого к ней домой, положили на веранду. Поступок объяснила тем, что В. был пьян (незадолго до инцидента им выпита бутылка пива), и она захотела оградить его от неприятностей в семье (с потерпевшим была «в доверительных отношениях»). Хотя до появления мужа он вполне нормально с ней общался. Когда муж спровоцировал агрессию, испугалась и спряталась в подсобке. В этот и следующий день в киоск приходили мать и брат потерпевшего, но продавщица не сообщила им о местонахождении родственника. Супруге В. она позвонила более чем через тридцать часов. Когда его доставили в нейрохирургическое отделение, врач констатировал коматозное состояние. У больного были выбиты передние зубы, рассечена губа. Верхняя одежда – испачкана кровью. После операции В. прожил месяц.

Жестокость поведения охранника не вызывает сомнения, он к тому же осуждён к шести годам лишения свободы в колонии строгого режима. В поведении его жены-продавщицы и врача «скорой помощи» состав преступления не найден, однако с морально-этической точки зрения оно несомненно выглядит жестоким.

В Уголовном кодексе подчёркивается, что определение жестокости – прерогатива следственных и судебных органов. Жестокость считается не «медицинским» понятием, исключается из компетенции судебно-медицинской экспертизы, а в компетенцию психологов не включается. Оговаривается, что всякое преступление в общем-то жестоко по своей природе, однако с этим можно спорить. Обязательное условие жестокости – социальное неодобрение. Оно же свойственно не всякому преступлению.

Так, в русской культуре народная мораль довольно специфично относится к посягательству на собственность. «В среде русских крестьян простое воровство, не составляющее привычного промысла субъекта, рассматривалось скорее как гражданский, нежели как уголовный деликт».²⁰ Народное мнение скорее сочтёт жестоким того, кто довёл человека до греха. О снисходительности к краже по нужде (отдельно к ворующим солдатам) свидетельствуют пословицы:

Голодный и архиерей украдёт, Солдата за всё бьют за воровство не бьют, Солдат не украл – просто взял; ему не грех поживиться, не украсть, так и взять негде.

«Народная этика» во многом не порицает воровства. «Не будет преувеличением сказать, что в представлении сельских обществ предосудительно было нарушать право собственности СВОИХ, то есть общины или её сочленов. Напротив, в отношении собственности ЧУЖОЙ, не связанной с интересами общины или её членов, представления крестьян либеральны. Мало того, судя по сообщениям многих исследователей народных обычаев конца XIX в., кража часто оказывается предметом похвальбы, если не затрагивает имущественных интересов СВОИХ».²¹ Есть много поверий, согласно которым краденая вещь обладает большими достоинствами, нежели купленная. Подобные представления живы по сей день среди интеллигенции: чтобы комнатное растение прижилось, его лучше «своровать».

Безусловно жестокой признаётся российскими гражданами одна форма хищения – мошенничество, как и всякое деяние, связанное со злоупотреблением доверием. Рассуждения обычно таковы: грабитель, срывающий на улице шапку, разбойник забирающий кошелёк под угрозой применить нож, не скрывают своих намерений. То есть поступают в какой-то степени правдиво – с правдой, или с-праведливо. Обманщик же, будь то карточный шулер, напёрсточник или организатор финансовой пирамиды, наносят не только материальный, но и душевный урон. Ущемляют чувство с-праведливости, лишают веры в правду. Корни веры нужно, наверное, искать в глубинах социальной психологии: «Я тебе поверил, следовательно, принял за СВОЕГО, члена одной общности». Разочарование «в тебе» бросает тень на остальных, заставляет не доверять им, ведёт к разобщённости, вызывает чувство социальной изоляции, что психологически переносится тяжело, вплоть до депрессивных проявлений.

Сюда же можно добавить выводы психологов-экспериментаторов: в отличие от западных испытуемых, у отечественных чётко разграничены понятия «законности» и «морали».²² Понятие «справедливости» наши люди связывают с областью нравственности, а законы считают несправедливыми, бездействующими и необъективными.

Учитывая сказанное, есть основания предположить, что поступок может быть признан жестоким, если таковым его расценивают хотя бы две стороны из трёх: наблюдатели, ориентированные на общественную оценку (не обязательно выраженную законодательно), и субъект жестокого поступка. Мнение же самого объекта (жертвы), интерпретирующего поступок как жестокий, может не совпадать с мнением наблюдателя и субъекта. Показателен пример из судебной практики ФРГ.

77-летняя гражданка предъявила иск руководству метеорологической компании, допустившему жестокое на её взгляд выражение «бабье лето»: якобы данный оборот унижает женское достоинство. Суд отклонил иск, мотив: оскорбление предполагает «посягательство на честь другого лица путём выражения пренебрежения, презрения, а такового в словосочетании не содержалось (Литературная газета, 1996, 8 марта).

Возможна иная ситуация: объект в силу недееспособности или сложившегося стереотипа не догадывается о тяжести совершаемых с ним действий. Однако наблюдатель может усмотреть в поведении субъекта элементы жестокости, опираясь не только на общественную оценку, но и на позицию законодателя. Так, жестокое обращение с детьми не ограничивается законом лишь насилием (ст. 65 Семейного кодекса РФ и постановление Пленума Верховного Суда РФ от 27.05.98 № 10). В перечень включены лишение питания, обуви, одежды, грубое нарушение режима дня, лишение сна и отдыха, невыполнение элементарных гигиенических норм, отказ или уклонение от оказания медицинской помощи ребёнку и многое другое.

Внешняя жестокость часто сопровождает поступки невменяемого лица, но внутренне его поведение продиктовано не сознательными импульсами, а патологией психики. Следовательно, объективно жестокость отсутствует.

1.3. Определение жестокости и особой жестокости в уголовном праве.

Ориентиром в определении субъективной стороны жестокости в российском уголовном праве служит статья 63 УК 1996г. Пункт «и» относит совершение преступления с особой жестокостью, садизмом, издевательствами, а также мучениями для потерпевшего к отягчающим обстоятельствам.

Однако законодательно не закреплён такой признак, как осознание виновным, что его действия причиняют особые страдания. В результате на практике, а нередко и в теории – в уголовно-правовой литературе – жестокость и особая жестокость констатируются только исходя из позиции жертвы, её состояния. Избыточность ранений, наличие других мучительных для потерпевшего действий бесспорно трактуется как жестокость. Но внешне сходные признаки допустимы и при отсутствии умысла мучений, например в состоянии аффекта. В ситуациях оцениваемых как импульсивная жестокость, связанных с групповой солидарностью и давлением, она также присутствует не всегда.

Главным указанием на субъективную сторону является, на наш взгляд, понимание того, что некто испытывает психические и физические страдания. Жестокость имеет место тогда, когда преступление исходит из устойчивых и существенных свойств личности, когда она мотивирована как сама цель.

Более широкое значение, нежели принято в патопсихологии и психиатрии придаётся законодателем понятию садизм. Помимо расстройства полового влечения к нему отнесён особый вид изощрённой жестокости, которая выступает в качестве самоцели, ведущего мотива противоправных действий. Длительность и интенсивность насилия сочетается в этих случаях с унижением достоинства и издевательствами над потерпевшим при отсутствии какой-либо рациональной цели, кроме причинения боли, вреда, ущерба другому лицу. Характерно отсутствие внешнего повода либо его неадекватность чрезмерному избыточному насилию, когда над жертвой глумятся, издеваются.

Главным признаком, квалифицирующим жестокость, должны считаться личностные особенности субъекта, соответственно важно их выделение для прямого или косвенного подтверждения инкриминируемых мотива, цели, способа действий. На это указывал ещё Ф.П. Плевако: «…прежде всего нужно изучить человека и, если эта натура долгой жизнью доказала, что это человек твёрдый, прямой доброты, зло различающий…», то такой человек не может совершить преступление, которое мог бы совершить только злодей.²³

Антипод жестокости – чувство социальной ответственности.

жестокость присуща двум формам: действию и бездействию. А схожими их делает как раз эмоциональный дефицит – неспособность (или нежелание) представить себя на месте объекта (жертвы), испытать чувства и эмоции, схожие с чувствами и эмоциями другого.

Чтобы понимание феномена стало чётче, целесообразно, на наш взгляд, пойти от противного – смоделировать благополучную или даже идеальную в эмоциональном и прочих планах личность. То есть определиться с признаками нормы, максимально сконцентрировав их в воображаемом субъекте. Его мы будем для простоты условно именовать «доброхотом».

Итак, основные черты нашей модели – со-чувствие, со-переживание и многое другое, объединяемое в группу слов с приставкой со-, семантика которой как раз подчёркивает совместность, указывает на то, что данная эмоция принадлежит уже не одному человеку, а становится достоянием как минимум двух. Иначе говоря, несёт в себе признаки социальности. Ансамбль всех психических проявлений, направленных на установление душевного созвучия, назовём «чувством социальной ответственности» (сокращенно – ЧСО).

Составлять ЧСО должны специфические качества, непосредственно вытекающие из эмоций: эмпатия, альтруизм, аффилиация (склонность к общению с другими людьми, к сотрудничеству с ними). Его также невозможно представить без чувства долга, чувства стыда и вины – содержания понятия совести.

Главная особенность чувства социальной ответственности в том, что сопереживанию подлежат определённые эмоции и чувства негативного порядка: физическая боль, тревога, страх, печаль, скорбь, горе и т.п. А сочувствие злобы, гнева, раздражения, ревности, мести едва ли будет показателем развитого ЧСО. Так же, наверное, как и радость за другого.

Весьма сложным сразу же представляется дифференцированность эмоций. Теоретически, доброхот обязан реагировать только на истинно угрожающее состояние, на подлинное страдание. В противном случае отзывчивостью легко манипулировать: эти сильнейшие эмоции очень заразительны, и есть вероятность, что некто сумеет их искусно сымитировать. Чтобы душевная и физическая энергия не были растрачены попусту, важно правильно оценивать ситуацию, выяснять, действительно ли кто-то нуждается в помощи, какого характера должна она быть, и стоит ли вообще вмешиваться. Например, если у субъекта просят денег, он должен решить, кем является просящий: просто попрошайкой, который пытается его одурачить, или же человеком, находящимся в бедственном положении.

Разумеется, одной сострадательности, заботливости, чувства долга мало. Идеальным доброхотом может именоваться лишь тот, кто не позволит себе самому доставить неоправданный дискомфорт кому-либо. У кого отсутствуют подозрительность, жадность, скептицизм и др. В то же время нельзя относить к злоумышленникам того, чьё поведение негативно воспринимается в силу индивидуальных особенностей «жертвы» (например, добродушное отношение мужчины к лицам противоположного пола вызывает постоянную тоску у его особо ранимой жены).

Анализ ЧСО начнём с его составляющих

Жестокость как следствие патологии характера (психопатии).

Вполне закономерно начать наше описание с категории людей, чья жестокость обусловлена нарушениями эмоциональной сферы, не выходящими, тем не менее, за рамки вменяемости. Речь пойдёт о лицах с психопатическими чертами (на Западе именуемых социопатами).

Важнейшим признаком психопатий, по Р. Миллеру, является отсутствие совести: «Нет совести – психопат, есть совесть – не психопат». А важнейший компонент совести, как мы условились, – чувство вины. Вероятно, с ним у психопатов и возникают наибольшие трудности. Об этом говорит Дженкинс, добавляя ещё и проблему с чувством любви, под которым понимает удовольствие от доставленных другим радости и счастья. Психопат, по его мнению, это «необщественное животное, вынужденное жить в человеческом обществе».²⁴ Кстати, особи со схожими отклонениями, по наблюдению Г. Кюна, встречаются и в животном мире среди лошадей и собак. Супруги Мак-Кордам также видят в психопатах асоциальных, агрессивных, в высшей степени импульсивных личностей, почти лишённых чувства вины, не способных испытывать стойкие длительные чувства к другим.

Показательно, что изначально содержание понятия психопатия звучало как «моральное помешательство», в 1835 году так его обозначил Причард. Распространённым было выражение «моральные метисы», базировавшееся на учении французского психиатра Мореля о психической дегенерации. И в том, и в другом случае подчёркивалось отсутствие или недостаток у номинанта социальной эмоциональности.

Иной характеризуемый признак психопата – эгоцентризм, или сосредоточенность исключительно на собственных интересах, желаниях, потребностях и влечениях, которая не оставляет в сознании индивида места окружающим, не даёт понять их стремления и переживания. По отношению к собственному «Я» психопат переживает гипертрофию чувств. Себя и свои желания он «обожает» настолько, что не в силах контролировать эту любовь.

Американская психиатрическая ассоциация (1960г.) определяла психопата как «личность, поведение которой преимущественно аморальное и антисоциальное, характеризующееся импульсивными, безответственными действиями, направленными на немедленное удовлетворение возникающих нарцистических интересов, без учёта возможных последствий и без последующего чувства тревоги и вины».²⁵

В целом симптомокомплекс психопатий достаточно обширен. Невозможность отсрочить получение удовольствия, неумение извлечь уроки из собственного жизненного опыта, неспособность признавать правыми окружающих, несоразмерность ответных реакций на раздражения извне, неадекватная оценка реальности, игнорирование правды, нежелание считаться с обществом… В литературе можно встретить ещё массу аналогичных утверждений.

В контексте нашего исследования целесообразно выделить формы психопатий, которым жестокость особенно присуща. По картине проявления они существенно различаются.

Возбудимая психопатия. К её особенностям относятся несдержанность, готовность к вспышкам гневливого раздражения, сильная злобная реакция по самому малейшему поводу (чаще мнимому), доходящая до приступов неудержимой ярости. Необузданность «Я-оборонительных» эмоций интенсивно проявляется в условиях домашнего окружения, когда, не встречая должного отпора, психопат диктует свою волю родным и близким, устраивает невообразимые «разносы» по пустякам, обнаруживает мелочную придирчивость и нетерпимость к чужому мнению. Переход от состояния уравновешенности и спокойствия к дикому разгулу ярости очень скоротечен.

Первые симптомы возбудимой психопатии обнаруживаются уже в детстве: мальчики (реже девочки) выглядят ершистыми, нелюдимыми, часто без видимой причины озлобляются, дико кричат, не терпят никаких запретов. В школе слывут «трудными» ещё не успев стать подростками. Нарочитой жестокостью и бессердечием поражают педагогов. В общении со сверстниками пытаются командовать, подчинять себе более слабых, не гнушаясь угрозами физической расправы. Иногда осуществляют садистские акты. В порыве ярости и гнева совершают криминальные поступки.

Эпилептоидная психопатия. У представителей этой группы аффект недовольства и ярости вызревает медленно, постепенно, по механизму кумуляции, прорываясь в разрушительных, всё сметающих на своём пути эксцессах.

Психопатические признаки, как и у возбудимых, видны ещё в детстве: беспричинно злятся, могут ударить мать или сверстников. Такие дети периодически бывают хмурыми, изводят близких капризами и немотивированной агрессией. У них рано проявляются и с возрастом обостряются садистские наклонности. Мучая животных, они ужасают своей жестокостью взрослых. Причём повреждения наносят «просто так», «чтобы посмотреть». Исподтишка, стараясь, чтобы не увидели взрослые, издеваются над другими, более слабыми детьми, не умеющими дать отпор.

Сызмальства отличаются властностью и деспотизмом. В коллективе претендуют на роль «вождя» и «властелина», требуют безоговорочного подчинения себе, устанавливают свои правила в играх.

Поведение подростка-эпилептоида характеризуется неповиновением старшим, непризнанием авторитетов. При малейшем намёке на ограничение автономии – склонность к разрушительным действиям. Их безудержной ярости и жестокости боятся и их сверстники, когда они попадают в колонии для несовершеннолетних, и люди значительно старше по возрасту, и даже преступники со стажем.

Унижать, мучить человека – в этом наслаждение эпилептоидов. Они придираются к окружающим по пустякам, намеренно оскорбляют их. А если получают в ответ грубость, то находят полное удовлетворение в беспощадной драке. Ещё больше заводит их сопротивление. Могут бить упавшего и уже поверженного соперника тяжёлыми предметами, нанося тяжкие телесные повреждения или убивая. Во «взбешённом» состоянии отчётливо выражены вегетативные реакции – лицо наливается кровью, зрачки расширяются, выступает пот. Остановить, оттащить психопата от жертвы удаётся с трудом, при этом он может напасть на того, кто пытается ему противодействовать. Речь состоит из нецензурных выкриков, отражающих безудержную злобу и угрозы в адрес жертвы и в адрес защитника жертвы.

По утверждению Д. Еникеевой, ничем не мотивированные и дикие по своей жестокости убийства чаще всего совершают именно эпилептоиды.²⁶ Это подтверждает судебно-психиатрическая практика.

Приравнять эпилептоидных психопатов к возбудимым нельзя уже потому, что они всегда откровенно заискивают перед всеми, от кого зависят. Цель угодничества на виду – приобрести власть над остальными.

Эпилептоиды обладают особой злопамятностью и мстительностью. Они не в состоянии забыть ни малейшей обиды. Если нет возможности отреагировать немедленно, будут долго вынашивать и лелеять в душе планы мести, и при первой же возможности жестоко отомстят, причём силу их злобы не сравнить с причинённым «ущербом».

Психопатия эмоционально-тупого типа. Здесь главной аномалией выступает недоразвитие нравственных чувств. «Эмоциональная тупость» предполагает обеднение эмоциональных проявлений, утрату эмоциональной откликаемости (резонанса), эмоциональную холодность.

Синонимы: аморальная, асоциальная, психопатическая, социопатическая личность. Знаменитый психиатр Э. Крепелин называл их «врагами общества». Он писал: «Радость и горе окружающих трогают их так же мало, как и свидетельство любви и дружбы, как угрозы и увещевания, как знаки презрения. Они невозмутимы и глухи, ничему не сочувствуют, ни к кому не испытывают привязанности, лишены чувства чести и стыда, равнодушны к хуле и похвале».²⁷ Это бездушные люди, лишённые сострадания, чувства стыда и раскаяния. Определяющая черта – патологическая бессердечность.

Конфликтны, упрямы, лживы и жестоки они с детства. В общении не признают авторитетов. В школе не подчиняются учителям, не соблюдают дисциплину. Со сверстниками постоянно затевают драки. Моментально возбуждаются до приступов ярости при малейшем посягательстве на их чрезмерное «Я». Легко переходят к насилию и жестокости. Многие имеют садистские наклонности: мучают животных и более слабых детей, издеваются над младшими братьями и сёстрами.

Эмоциональная тупость проявляется в том, что эти психопаты совершенно не испытывают потребности в дружбе и привязанности. Они самодовольны, всегда уверены в своей правоте и абсолютно некритичны к собственным поступкам. Своему поведению и конфликтам с другими людьми дают такие объяснения, в которых сваливают вину на кого угодно, но только не признают собственной неправоты и собственного патологического поведения.

Эмоциональная холодность свойственна, впрочем, многим типам психопатий. Но ни при одном из них эмоциональный дефект не достигает такой выраженности. У эмоционально тупых личностей нет никаких моральных принципов, нет представления о добре и зле, нормах поведения в обществе, о законе и уголовном наказании за нарушение закона. Уже в подростковом возрасте они без раздумий совершают противоправные действия. Вся их жизнь – череда антисоциальных поступков: кражи, грабежи, насилие, убийства.

Однако в данную группу могут входить и те, кто внешне выглядят как обычные люди, а если захотят, то могут произвести даже хорошее впечатление, скрывая свою эмоциональную пустоту.

Шизоидная психопатия. Жестокость свойственна и ей, хотя и в меньшей мере. Исходит она, как правило от экспансивных шизоидов, выделяющихся высокомерием, холодностью и безразличием к мнению окружающих. Им для агрессии незначительного оскорбления уже недостаточно – просто не заметят из-за аутизма, глубокой погружённости в свой внутренний мир. В то же время могут неожиданно бурно отреагировать без всякого видимого повода – на какие-то внутриличностные переживания.

Парадоксальностью своих эмоций и поведения производят впечатление людей странных и непонятных, от которых «не знаешь, что ожидать». Чувства, направленные вовне – симпатия, любовь, долг знакомы им мало. Поведение многих шизоидных психопатов выглядит бессердечным, безразличным и жестоким, вызывая невольный протест у окружающих. «Преступное бесстрастье» порой достигает колоссальных размеров, производя впечатление изощрённого бесстыдства, эмоциональной тупости, отсутствия моральных принципов и устоев, малейшего проявления совести. Духовные запросы у них весьма скудны, но отмечается тяга к чувственным наслаждениям.

Паранойяльная психопатия. Жестокость при данной патологии особенно опасна, чему есть немало подтверждений в историческом опыте. К этому типу часто относят таких тиранов как Гитлер и Сталин. При достаточно высоком интеллекте характерны ригидность аффекта и мышления, застреваемость на определённых идеях и представлениях, эмоциональная напряжённость переживаний, нетерпимость к субъективно трактуемой несправедливости, нетерпимость к противодействию. Они застревают не только на отрицательных переживаниях, на враждебности к определённым лицам, но и на ощущениях собственных успехов и достижений. Отличаются повышенной самооценкой и неадекватно завышенным уровнем притязаний. Эгоцентризм, не находящий отклика у окружающих, способствует постоянному чувству несправедливости. Лица с паранойяльным развитием обидчивы и подозрительны, целиком охвачены доминирующими переживаниями, сверхценные и бредовые идеи некорригируемы.

В целом психопатии ограничиваются тремя важнейшими критериями, обоснованными П.Б. Ганнушкиным: выраженность патологических черт личности до степени, нарушающей адаптацию; тотальность психопатических особенностей, определяющих весь психический облик индивида; их относительная стабильность, малая обратимость».²⁸

Но при всей приближенности психопатий и жестокости нужно согласиться с тем, что значительная часть психопатических личностей вполне обходится без насилия. Следовательно, жестокость – отнюдь не привилегия психопатов.