Групповые средние и различия между группами в отношении к запрещению кувшинов с розами

Примечание. Общие различия между группами оценивались с помощью критерия Круска-ла-Уоллиса – Н = 17,89, р < 0,001.

* Оценивались по z-критерию Манна-Уитни для распределений с одним конечным участком.

Сост. по: Розенберг М.Д. Когда диссонанс не удается: об исключении влияния страха оценивания на измерение отношения // J. Abnorm. Soc. Psychol., 1965.

Вопрос, который возникает в связи с описанными выше исследованиями, заключается в том, были ли попытки снизить диссонанс или осторожность и негодование, вызванные недоверием испытуемых. Существует и другая группа исследований диссонанса, в которых также критиковались Чапанис и Чапанис, но в несколько иной манере. Возьмем в качестве примера одно из исследований (Aronson and Mills, 1959) этой группы. Студентки колледжа добровольно согласились принять участие в серии групповых дискуссий по вопросам психологии пола. В ходе предварительного собеседования некоторым девушкам сказали, что они должны пройти тест на стеснительность, чтобы выяснить, достаточно ли они упорны, чтобы выдержать групповую дискуссию. Девушкам из этой "сильно смущаемой" группы пришлось в присутствии мужчины-экспериментатора зачитывать вслух живые описания сексуальной деятельности и список неприличных сексуально окрашенных слов. Девушки из другой группы, названной "среднесмущаемой", читали умеренно сексуальный текст. Всем девушкам, принявшим участие в эксперименте, сказали, что они успешно прошли тест на стеснительность. После этого каждая испытуемая прослушала запись групповой дискуссии, о которой было сказано, что это спонтанная дискуссия, похожая на ту, в которой ей, возможно, придется принять участие. На самом деле записанная дискуссия была тщательно спланирована и разыграна экспериментаторами. Она была запланирована как скучное и банальное обсуждение сексуального поведения животных. И наконец, в эксперименте участвовала и контрольная группа, члены которой прослушали запись поддельной дискуссии, но не прошли перед этим тест на стеснительность. Затем испытуемые всех групп оценивали эту записанную на пленке дискуссию, ее участников, а также свою заинтересованность в участии в будущих дискуссиях. Результаты показали, что оценки, сделанные испытуемыми из "сильно смущаемой" группы, в среднем были выше оценок испытуемых из двух других групп. По мнению Аронсона и Миллса, эти результаты показывают, что чем болезненнее было начало, тем в большей степени потом испытуемые полюбят группу. Успешно пройдя жесткий тест на стеснительность, девушки прошли через болезненный опыт, чтобы заслужить право принять участие в последующей групповой дискуссии, которая, однако, оказалась настолько скучной и неинтересной, что они должны были осознать, что первоначальная процедура этого не стоила. Это породило диссонанс, который был снижен за счет того, что групповую дискуссию оценили более интересной, чем она в действительности была. Критикуя этот эксперимент и сделанные выводы, Чапанис и Чапанис (1964) пишут:

"Возможно, все это и так, но, чтобы принять объяснение авторов, мы должны быть уверены, что у девушек действительно возникли именно эти, а не другие противоречивые когнитивные элементы. Например, мы должны быть уверены, что они не почувствовали облегчения, когда выяснилось, что групповая дискуссия вызывает скуку, а не смущение, что успешное прохождение трудного теста (теста на стеснительность) не изменило их оценку задания, что сексуально окрашенные тексты не послужили источником удовольствия или ожидания получения удовольствия в будущем и что групповая дискуссия была настолько скучной, что девушки действительно пожалели, если бы им пришлось принять в ней участие. Первые три условия нельзя подвергнуть прямой проверке, хотя другие экспериментальные данные позволяют предположить, что их воздействием нельзя пренебрегать. Но для проверки значимости четвертого фактора мы располагаем данными контрольной группы, которые показывают, что на самом деле групповая дискуссия была скорее интересной, чем нет (она получила среднюю оценку 10 балов при шкале от 0 до 15). Поэтому трудно поверить, что девушки пожалели об участии. Итак, подведем итог: поскольку модель этого эксперимента не исключает возможности того, что приятные когнитивные элементы возникли в результате произошедшей в ходе исследования последовательности событий, и поскольку, кроме этого, существование "болезненных" когнитивных элементов не было доказано, мы не можем принять интерпретацию авторов без серьезных оговорок".

Эти критики продолжают свои рассуждения, предположив, что, если что-то и есть в представлении о том, что жесткое начало повышает степень привязанности к группе, это связано с чувством высоких достижений. "Чем суровее испытание, тем сильнее приятное переживание успеха от преодоления трудности. Нет необходимости привлекать побуждение, вызванное диссонансом, если принцип удовольствия может успешно объяснить полученные результаты" (Chapanis and Chapanis, 1964). Критики показывают, что сложности исследования Аронсона и Миллса содержатся и в других работах, посвященных исследованию диссонанса (например, Cohen, 1959).

Специальный термин для обозначенной выше проблемы – смешение переменных. Другими словами, результаты могли быть вызваны либо попытками снизить диссонанс, либо воздействием на поведение какого-то рода облегчения. Две переменные перекрываются или смешиваются в результате эксперимента. Очевидно, что важнейшая цель любого эксперимента – это избежать смешения. В естественных ситуациях смешение возникает часто, но общая цель эксперимента состоит в том, чтобы улучшить эту естественную ситуацию в том смысле, чтобы сделать постоянными или нейтрализовать все возможные факторы, кроме одного. Это имеет место в экспериментальной группе, так что, сравнивая результаты в этой группе с поведением контрольной группы, можно оценить причинное влияние взятого в отдельности фактора. Высказывая все свои критические замечания, Чапанис и Чапанис говорят, в сущности, о том, что проведенные исследователями диссонанса эксперименты неудачны в одном или другом, поскольку все они смешивают два или более факторов.

Критика смешения нацелена даже на большее число исследований, выполненных в традиции диссонанса, чем я успел пока рассмотреть. В качестве впечатляющего примера Чапанис и Чапанис описывают эксперимент, приведенный у Аронсона (1961), который замышлялся как противопоставление теории диссонанса теории подкрепления. Теория подкрепления гласит, что связанные с вознаграждением стимулы становятся привлекательными, в то время как теория диссонанса показывает, что на самом деле не связанные с вознаграждением стимулы могут стать более привлекательными, если человек затратил значительные усилия, чтобы достичь их. Чапанис и Чапанис ясно показывают, что в том, что выглядит оригинальным построением эксперимента для проверки этого предположения, смешиваются затраченные усилия со скоростью, с которой получается награда. Поэтому нельзя сделать никаких однозначных выводов об эффекте, который оказывают затраченные усилия на привлекательность стимула, ради которого совершается работа. И в других исследованиях также присутствует подобное смешение факторов (например, Yaryan and Festinger, 1961).

Ситуация еще больше осложняется тем, что, когда высказаны все критические замечания относительно построения эксперимента, мы обнаруживаем множество прямо противоположных подходов к обработке полученных данных.

Чапанис и Чапанис подчеркивают, что при исследовании диссонанса испытуемых часто исключают из анализа результатов, после того как манера их поведения становится уже известна экспериментатору. Это серьезная критика, так как подобные действия подрывают саму идею научной объективности. Как подчеркивают Чапанис и Чапанис, всегда можно найти оправдание исключению испытуемых, чтобы найти подтверждения своей гипотезе. Поэтому исключение всегда должно совершаться до анализа данных. Это правило не только часто нарушалось: нередко обоснования исключению испытуемых казались неубедительными для незаинтересованных наблюдателей. Например, Брем и Коэн (1959) отмечают, что "[испытуемые], которые не выбрали ту альтернативу, что изначально считалась наиболее вероятной, были исключены, поскольку давали ненадежные или необоснованные оценки". Здесь даже не объясняется, что исследователи имели в виду. Используя в качестве примера исследования Коэна, Брема и Флеминга (Cohen, Brehm and Fleming, 1958), Чапанис и Чапанис показывают, насколько внутренне противоречивы бывают причины исключения испытуемых. В исследовании Эрлиха, Гутмана, Шонбаха и Миллса (Ehrlich, Guttman, Schonbach, and Mills, 1957) той или иной причиной оправдывается исключение практически 82% первоначальной выборки! Когда исключается такая большая часть выборки, практически невозможно понять, что в действительности обозначают результаты, и естественно, невозможно узнать, к кому могут быть приложимы сделанные выводы. В других исследованиях, где количество исключенных испытуемых было ниже, тем не менее из различных групп (например, из групп с высоким диссонансом, низким диссонансом, контрольной группы) исключалось разное количество наблюдении. Чапанис и Чапанис совершенно справедливо заключают, что не в поддающемся определению количестве исследований диссонанса может в действительности идти речь всего лишь об артефактах, порожденных исключением испытуемых!

Еще хуже, чем описанное выше исключение испытуемых, своеобразное перераспределение испытуемых из одной группы в другую, которое мы обнаруживаем в исследовании Равена и Фишбейна (Raven and Fishbein, 1961). Действительно, в этих исследованиях участвовали испытуемые, которые не подтверждали их прогнозы, и вместо того чтобы исключить этих испытуемых, что само по себе достаточно сомнительно, просто переводили из экспериментальной группы в контрольную. Как заключают Чапанис и Чапанис, "в процедуре исключения нет ничего хорошего, но перераспределение [испытуемых] из экспериментальной в контрольную группу, по ту сторону независимой переменной, нарушает само понятие контролируемого эксперимента".

Продолжая опровергать исследования диссонанса, Чапанис и Чапанис указывают на то, что в некоторых исследованиях многие испытуемые отказывались от участия в эксперименте, как только узнавали, что им предстоит обманывать других или писать что-то, во что они не верили, причем таких испытуемых было настолько много, что не принимать их во внимание, делая какие-то выводы, – значит приходить к неверному заключению. Если человек отказывается участвовать, значит, его поведение нельзя объяснить с позиций теории диссонанса, а тем не менее в выводимых заключениях никак не оговаривается, поведение какой части испытуемых можно достоверно объяснить на основе результатов исследований. Вслед за этими замечаниями Чапанис и Чапанис заканчивают свой обзор разделом, посвященным не адекватному применению статистических методов анализа полученных данных, что вновь может быть отнесено ко многим исследованиям, выполненным в традиции диссонанса.

К каким же выводам можно прийти относительно этой группы исследований, которые, как полагалось, должны доказывать, что когнитивный диссонанс всегда неприятен и избегается? Ну, прежде всего необходимо отметить, что исследователи этой области так хотели показать, как их прогнозы отличаются от прогнозов более знакомых и конкурентоспособных теорий, и так старались приложить свое понятие диссонанса к сложным и значимым явлениям социальной жизни, что построение их экспериментов отличалось досконально разработанными инструкциями и запутанными взаимоотношениями между испытуемым и экспериментатором. Такие сложные модели эксперимента практически неизбежно приводят к смешению определенных переменных и необходимости исключать некоторых испытуемых. Но в исследованиях диссонанса так много этого смешения и исключений, что практически невозможно наверняка заключить, что результаты проясняют эффекты диссонанса и только диссонанса.

Может быть, недостатки, связанные со смешением и исключением, возможно исправить. Если будет поменьше воодушевления и рвения, возможно, появятся более простые и правдоподобные модели эксперимента, что позволит лучше проверить теорию диссонанса. Даже если это и так, пока такое исследование не состоялось, мы можем сказать, что еще не доказано, что диссонанс всегда неприятен и избегается. Но, возможно, все еще хуже. Как представляется, Чапанис и Чапанис (1964, с. 20-21) убеждены, что сама теория диссонанса – это колоссальное упрощение, поэтому смешение переменных и исключение испытуемых неизбежно! Свой обзор они завершают следующим утверждением:

"Магическая привлекательность теории Фестингера основана на ее поразительной простоте как в формулировке, так и в приложении. Но в нашем обзоре мы видели, что такая простота обманчива; по сути дела, под ней зачастую скрывается большое количество смешанных переменных. Естественно, тщательное построение эксперимента может многое решить для выяснения этого смешения переменных. Тем не менее все еще остается одна сложность, более фундаментальная, чем эта. В общем интерпретация социальной ситуации с позиций теории когнитивного диссонанса обозначает, что все значимые социальные факторы могут быть сведены в два простых утверждения. Если точнее, Фестингер открыто не заявляет, что интерпретация с позиций теории диссонанса работает только для двух различных утверждений; но это очевидно, потому что практически он действительно вводит такое ограничение, что и обеспечило этой теории такой радушный прием. Это подводит нас к сути проблемы: разве действительно возможно свести все ключевые аспекты сложной социальной ситуации всего лишь к двум фразам? Неохотно мы вынуждены ответить "нет". Свести описание сложнейших социальных ситуаций к двум, и всего лишь к двум, простым противоречивым утверждениям – значит подняться на такой уровень абстрагирования, когда эта модель больше не имеет никакого сходства с реальностью. В действительности экспериментатор в итоге получает такой выхолощенный прогнозирующий механизм, что волей-неволей ему приходится прибегать к множеству специальных гипотез для объяснения неожиданных результатов. Теперь мы видим, что самая привлекательная черта теории когнитивного диссонанса – ее простота – оказывается на самом деле обреченной на провал ограниченностью".

Следующий шаг, который нам необходимо сделать при рассмотрении этого вопроса, – проанализировать данные, собранные различными учеными в попытке доказать, что изменение, новизна и сложность стимуляции нужны человеку и он к ним стремится. Если эти данные убедительны, тогда мы сможем сказать, что когнитивный диссонанс не может всегда быть неприятен и избегаться. Это так, потому что разнообразие неизбежно влечет за собой диссонанс, поскольку такие аспекты разнообразия, как новизна и неожиданность, нужно определить как некое ощущаемое различие между некоторой совокупностью представлений или ожиданий, с одной стороны, и некоторой совокупностью образов восприятия текущих событий – с другой. В исследованиях разнообразия отмечаются, по существу, три момента: разнообразие 1) необходимо для успешного развития и жизнедеятельности взрослого, 2) к нему стремятся и 3) оно приятно, по крайней мере до определенных пределов. Фиске и Мадди (1961) свели воедино данные исследований в различных областях психологии и физиологии в поддержку этих положений, и поэтому в последующем обсуждении мы во многом будем опираться на сделанные ими выводы. Но другие психологи (например, Duffy, 1963; Berlyne, 1960) также сделали доступными обзоры того, что теперь представляет собой большое количество научной литературы.

Ссылки на данные, полученные при изучении животных, на следующих страницах, возможно, удивят вас, поскольку это кажется несовместимым с моим выраженным ранее нежеланием рассматривать такие данные, когда речь шла об исследовании феномена защиты. На самом деле, здесь нет никакого противоречия. Мы вывели данные об исследованиях животных из рассмотрения вопроса о защитах потому, что эти исследования во многом затрагивают процесс мышления, которое с методологической точки зрения непознаваемо у организмов, стоящих на эволюционной ступени ниже человека. Но два из трех, относящиеся к разнообразию вывода, приведенные в предыдущем абзаце, не нуждаются в том, чтобы в главной или даже значительной степени опираться на исследование мышления. Животные вполне могут быть объектом изучения, когда мы пытаемся установить, является ли разнообразие необходимым для успешного развития и жизнедеятельности взрослого и стремится ли к нему организм, поскольку можно прийти к убедительным решениям этих вопросов на основании наблюдаемых действий и поведения. Конечно, гораздо труднее определить, является ли разнообразие приятным, если мышление в форме словесного отчета недостижимо. Поэтому, как вы увидите, рассматриваемые мною по этому вопросу эксперименты я беру исключительно из исследований человека.

Мы не будем тратить много времени на обсуждение первого положения о том, что разнообразие необходимо для успешного развития и жизнедеятельности взрослого, поскольку оно не так взаимосвязано со стоящим перед нами вопросом, как остальные два положения. Достаточно сказать, что в ходе исследований, относящихся к этому положению, обычно снижали интенсивность и разнообразие стимуляции, воздействующей на организм, и затем наблюдали за последствиями этого на физиологическом или поведенческом уровне. Относится ли эксперимент к развитию или жизнедеятельности взрослого, зависит от возраста испытуемых. В исследовании молодых обезьян, которые жили в условиях недостаточно интенсивной и разнообразной стимуляции с рождения, Райзен (Riesen, 1961) показал появление проблем как на физиологическом уровне, в виде нарушении клеточного строения сетчатки и зрительного нерва, так и на уровне поведения, в виде недостаточной координации движений. Аналогичные результаты были обнаружены и на уровне человека в исследованиях Риббла и Шпитца (Ribble and Spitz, описано в Thompson and Schaefer, 1961), которые сравнивали младенцев, воспитывавшихся в сиротских приютах, с младенцами, воспитывавшимися дома или в тюрьмах со своими матерями. У первых запаздывало развитие ходьбы, речи, они меньше улыбались, хуже ползали и вообще были более апатичными, неэмоциональными и подавленными, чем другие дети. Кроме того, эти дети были более подвержены различным заболеваниям, у них отмечался более высокий уровень смертности. Хотя Риббл и Шпитц, пытаясь объяснить результаты, подчеркивают неясность понятия "материнство", другие психологи, такие, как Ярроу (Yarrow, 1961), убедительно доказывают важность значимого снижения интенсивности и разнообразия стимуляции по сравнению с обычной окружающей средой. Исследования Риббла и Шпитца столь несовершенны с методической точки зрения, что я даже не упомянул бы здесь о них, если бы они не получили такое удивительное совпадение результатов с тем, что Райзен показал при работе с обезьянами. В последнее время Харлоу и другие (Griffin and Harlow, 1966; Harlow, Harlow, Dodsworth, and Arling, 1966; Mitchell, Raymound, Ruppenthal, and Harlow, 1966; Seay and Harlow, 1965) приводят результаты очень тщательно спланированных экспериментов, основанных на работах Райзена. Харлоу обнаружил, что воспитание детенышей обезьян при отсутствии интенсивной и разнообразной стимуляции приводит к тому, что взрослые особи не могут спариваться, боятся других обезьян и живых существ и характеризуются сильными нарушениями эмоциональной сферы. Представляется, что обезьяны не могут научиться справляться с этими проблемами. Мы можем предположить, что разнообразие необходимо и для нормального развития человека.

Исследования, связанные с изучением потребности в разнообразии как условия для нормальной жизнедеятельности взрослого, – это обширная, хорошо известная группа работ, объединенных под названием "сенсорная депривация". Короче говоря, в ряде исследований предполагается (например, Fiske, 1961; Solomon, Kubzansky, Leiderman, Mendelson, Trumbull, and Wexler, 1961), что значительное снижение разнообразия и интенсивности доступной для взрослого человека стимуляции с течением времени приводит к появлению ряда признаков нарушения жизнедеятельности. Это такие симптомы, как неспособность сконцентрироваться, выраженные чувства эмоционального дискомфорта, ненормальности протекания мыслительных процессов, напоминающие галлюцинации и иллюзии. Некоторые из этих проблем сохраняются в течение какого-то времени после выхода из состояния сенсорной депривации. Эти исследования взрослых людей, наряду с произведенными на детях, подтверждают положение о том, что разнообразие необходимо для нормального развития и жизнедеятельности взрослого.

Второе положение, упомянутое мною выше, заключается в том, что к разнообразию стремятся, а не избегают его, как это можно было бы спрогнозировать исходя из теории когнитивного диссонанса. Многие из важнейших исследований, поддерживающих этот вывод, были произведены на животных. Таких исследований было так много, что не нужно, да и невозможно описать все их здесь. Гораздо важнее понять сущность этой области исследований, чем каждое исследование в отдельности. Эти исследования в основном включают два вида экспериментов. В одном из них вначале организм привыкает к какой-то окружающей среде, затем эту среду изменяют или что-то к ней добавляют и наблюдают за последствиями. Типичный пример такого эксперимента – работа Берлайна (Berlyne, 1955), в которой каждой крысе было разрешено ознакомиться с прямоугольной клеткой с небольшой нишей в ее конце. После того как ознакомление было завершено, в окружающую среду добавлялось несколько объектов, которые помещались в нишу. Берлайна интересовала реакция крысы. Он обнаружил, что различные объекты порождали исследовательское поведение, такое, как обнюхивание, облизывание, прикосновение. Эти результаты типичны для исследований такого рода; если вы изменяете или добавляете что-то в уже знакомую среду, вы получаете увеличение исследовательского поведения. Этот вывод применим и на уровне человека (Maddi, 1961a), несмотря на то, что здесь произведено меньше исследований, чем на уровне животных. Другой вид экспериментов, демонстрирующих стремление к разнообразию, заключается в том, что испытуемого помещают в обстановку, устроенную так, что он сам должен выбрать, какую ее часть он включит в поле переживаемого опыта. В какой-то момент он не может исследовать ее целиком. После того как первый выбор сделан, он снова попадает в эту же обстановку и должен выбрать, с какой частью иметь дело сейчас. Типичным примером таких исследований является работа Денниса (Dennis, 1939), который помещал крыс в лабиринт, напоминающий по форме букву "Т". Пробегая по лабиринту, крысы должны были повернуть налево или направо, достигнув перекладины Т. В этом исследовании, как и во многих аналогичных (см. Dember, 1961), было обнаружено, что, выбрав правую либо левую сторону Т, после возвращения к началу лабиринта крыса бежала затем в противоположную сторону. Это явление было названо "спонтанным чередованием". Выяснилось, что к разнообразию стремятся, поскольку при второй попытке испытуемый выбирает ту часть окружающей обстановки, в которой он не побывал в ходе первой попытки. Хотя на уровне человека таких исследований было произведено недостаточно, представляется, что спонтанное чередование проявляется и там тоже (например, Bakan, 1960; Iwahara, 1959; Lawless and Engstrand, 1960).

Основная критика, нацеленная на эту группу исследований, касается того, что непонятно, действительно ли они показывают стремление к разнообразию или же какое-то другое объяснение исследовательского поведения и спонтанного чередования является более адекватным. Эта общая критика принимает ряд конкретных форм. Например, спонтанное чередование объясняется некоторыми психологами такими причинами, как пресыщенность определенными мышечными движениями, совершаемыми при повороте в одну сторону, а не в другую (реактивным торможением), или пресыщенность стимулами, замеченными в той части лабиринта, что была увидена в первый раз. Считается, что оба объяснения представляют альтернативу той точке зрения, согласно которой разнообразие является привлекательным стимулом. Дембер (Dember, 1956) провел эксперимент, убедительно доказывающий, что объяснение, связанное с разнообразием, лучше. Это оригинальный эксперимент, и он заслуживает нашего внимания. Этот исследователь также использовал Т-образный лабиринт, но изменил его двумя путями. В одном случае он установил стеклянные двери в месте, где ножка буквы "Т" встречается с перекладинами, так что крысы могли смотреть в обе стороны, но не могли ни в одну из них пойти. А еще он раскрасил одну сторону "Т" черной краской, а другую – белой. Таким образом, в ходе первой попытки пройти лабиринт крысы видели и черную, и белую части, в которые они не могли в действительности войти. Для второй попытки исследователь несколько изменил лабиринт. Он убрал стеклянные двери, и стало возможно войти в обе стороны от перекладины "Т". Он изменял цвет одной из частей с черного на белый, и они обе стали одного цвета. Сторонники версии реактивного торможения при объяснении спонтанного чередования не могли ожидать, что будут выявлены какие-либо различия в частоте входа в одну из сторон перекладины во время второй попытки, потому что в течение первой попытки ни в одну из сторон войти было нельзя и, следовательно, не могло произойти перенасыщения мышечными движениями при повороте направо или налево, так чтобы эти движения в дальнейшем избегались. Точно так же сторонники версии стимульного пресыщения не могли ожидать, что крысы будут заходить в различные части перекладины с разной частотой, потому что при второй попытке обе они были одного цвета, а поскольку этот цвет был представлен в первый раз, не должно было быть различий в той мере пресыщения, которую вызывают эти две стороны. Но сторонники точки зрения, согласно которой к разнообразию стремятся, наверняка бы предсказали, что во время второй попытки крысы должны было пойти в ту сторону перекладины "Т", которая изменила свой цвет. С ошеломляющим успехом Демберу удалось продемонстрировать вероятность своего объяснения, поскольку 17 из 20 крыс в ходе второй попытки вошли в измененную сторону перекладины! Этот эксперимент был так остроумно построен, что реактивное торможение и пресыщенность стимулами в качестве возможных объяснений спонтанного чередования были опровергнуты в один миг.

Но существует еще одно альтернативное объяснение спонтанного чередования и исследовательского поведения, которое не опровергается экспериментом Дембера. Это объяснение, предложенное Берлайном (1957; 1960; 1963), состоит в том, что стремление к разнообразию действительно существует, но не потому, что оно приятно, желанно или необходимо, а потому, что оно усиливает конфликт и неопределенность и поэтому достаточно неприятно, чтобы вызывать попытку лучше ознакомиться с источником разнообразия в надежде уменьшить неопределенность и конфликт. Исследуя новый аспект окружающей обстановки или прибегая к спонтанному чередованию, организм пытается получить информацию, с помощью которой новое можно превратить в старое и знакомое, следовательно, не пугающее. Очевидно, исходя из этой позиции, тоже можно было бы предсказать выбор измененной стороны "Т" в эксперименте Дембера, и поэтому она является действующим конкурентом представлению о том, что к разнообразию стремятся, поскольку оно привлекательно и интересно. Хотя точка зрения Берлайна может объяснить имеющиеся результаты исследования на том же уровне, на каком дается объяснение представлению о привлекательности разнообразия, мы не можем заключить, что существуют эмпирические подтверждения тому, что разнообразие всегда неприятно и избегается.

Хотя концепция Берлайна оригинальна, мало вероятно, что она истинна, поскольку в ней теряется различие между приближением к стимулу и избеганием его. Я хочу сказать, что, если новизна на самом деле пугает, можно с одинаковой легкостью предположить, что организм будет избегать ее или с ней контактировать. Но все же избежание чего-то и вступление с ним в контакт – очень разные вещи, трудно поверить, что это всего лишь альтернативные способы достижения одной и той же цели. С точки зрения логики позиция Берлайна слабовата. А раз мы упомянули потерю разграничения между приближением и избежанием, на ум приходит эмпирическое исследование, говорящее об ошибочности такого подхода. Велкер (Welker, 1959) поместил крыс в большую прямоугольную коробку, которая хорошо освещалась и содержала несколько разнообразных предметов. С одной стороны прямоугольника была маленькая, темная, пустая ниша. Крысы неистово носились, пока не находили нишу, а потом прятались в нее. Через некоторое время они начинали совершать набеги из этой ниши, причем их движения в большом прямоугольнике становились более спокойными и неторопливыми. Существует ясно наблюдаемое различие в поведении в большом прямоугольнике до входа в нишу и после выхода из нее. Более раннее поведение похоже на избежание, а более позднее – на приближение. Если это различие важно, мы должны серьезно отнестись к неспособности позиции, подобной той, что занимает Берлайн, это различие учитывать. Берлаин вынужден был бы назвать и первое, и второе поведение исследовательским и объяснять оба вида поведения одинаково, а именно как попытку снизить конфликт, вызванный новизной. Меня, например, это не убеждает.

Справедливости ради нужно отметить, что это исследование трудно объяснить и психологам, придерживающимся той точки зрения, что разнообразие в любой степени привлекательно и к нему стремятся. Если бы это было так, почему же тогда первоначальное поведение, описанное Велкером, так напоминает попытку выбраться из новой обстановки? Чтобы объяснить как первый, так и второй вид наблюдаемого Велкером поведения, нам нужна позиция, сочетающая представление о том, что новизна может быть привлекательна, но и признающая, что новизна может быть отталкивающей. Это не такой парадокс, как может показаться. На самом деле, вариант теории соответствия, предложенный Мак-Клелландом, разумно соединяет в себе обе идеи, полагая, что небольшие расхождения между ожиданиями и реальностью приятны и к ним стремятся, в то время как большие расхождения неприятны и избегаются. Фиске и Мадди приходят во многом к похожей точке зрения, исходя из несколько иных первоначальных посылок. Вполне можно представить, что высокая степень новизны, возникшая в результате первого помещения в прямоугольник в исследовании Велкера, эквивалентна большому расхождению, в то время как возвращение в прямоугольник после ниши уже не вызывало такого ощущения новизны и поэтому может быть эквивалентно небольшому расхождению.

Вне зависимости от разумности только что высказанных мною предположений нужно понимать, что эмпирические доказательства, на которых это предположение основывается, очень скудны. Но есть еще одно исследование, которое не совсем согласуется с позицией Берлайна и в общем говорит в пользу представления о том, что разнообразие (по крайней мере, в некоторой степени) привлекательно. Объяснение Берлайна основано на логичности представления о том, что даже несмотря на то, что к разнообразию стремятся приблизиться, оно некомфортно, и поэтому поведение приближения нельзя истолковывать привлекательностью. Но то, что люди говорят о своих реакциях к разнообразию, должно учитываться при условии, приятно оно или нет. И только если они считают его некомфортным, объяснение Берлайна можно считать разумным. То исследование, о котором я думаю, содержит информацию не только о существовании стремления к разнообразию, но и о том, описывается ли разнообразие человеком как нечто привлекательное.

Особую важность имеют в этой связи две работы, сделанные Мадди и Эндрюс (Maddi and Andrews, 1966), в которых степень стремления к разнообразию измерялась по уровню оригинальности составляемых по картинкам рассказов. Поскольку картинки были довольно неструктурированными и позволяли сочинять различные истории, можно было справедливо заключить, что составляющие оригинальные рассказы люди на самом деле создают свое собственное разнообразие. То, что оригинальность рассказов вполне может служить показателем стремления к разнообразию и ничем более, доказывается отсутствием взаимосвязей между нею и такими другими общими характеристиками, как уровень интеллекта, социальное положение, продуктивность, потребности в достижении, аффилиации и власти и стремление отвечать в социально желательной манере (Maddi, Propst and Feldinger, 1965; Maddi and Andrews, 1966). В исследование Мадди и Эндрюс также было включено описание, касающееся проблем привлекательности разнообразия. Эти описания проводились в форме определения того, нравятся или нет испытуемому утверждения, такие, как "Я часто передвигаю свою мебель" и "Я часто меняю свои занятия". Эти утверждения были включены в стандартные шкалы нескольких личностных опросников, таких, как шкала потребности в изменениях по признаку деятельности Штерна (Stern, 1958). Как в табл. 5.7, в обоих исследованиях Мадди и Эндрюс обнаружили подтверждения тому, что чем выше стремление к поиску разнообразия, тем выше предпочтение и привлекательность разнообразия. Берлайну было бы очень трудно объяснить стремление к разнообразию, исходя из его дискомфортной и пугающей сущности, результаты, подобные тем, что были получены Мадди и Эндрюс. Эти исследователи показали, что именно те люди, которым нравится разнообразие, проявляют максимальные усилия, чтобы его добиться. Кроме того, результаты также показывают, что те, кто не любят разнообразия, не стремятся к нему. Это означает, что разнообразие привлекательно не для всех людей, а только иногда для некоторых из них.

Таблица 5.7