Наука никогда не стоит на месте

Читатели, плохо знакомые с научной литературой, могут быть удивлены, услышав, что многие из публикуемых отчетов содержат недочеты, связанные с моделью исследования, ошибки статистического анализа и неправильные интерпретации; ученые, хорошо осведомленные об особенностях научных исследований, едва ли будут удивлены. Методы экспериментирования и анализа постоянно совершенствуются, а количественные оценки становятся все более и более точными. Но это не означает, что ранние работы не были «научными» или важными в свое время. Например, постоянная Хаббла, краеугольный камень современных знаний о космосе, с годами изменилась в количественном отношении очень существенным образом. Это не значит, что ранние оценки были «ненаучными». Наука постоянно меняется и движется вперед; только в популярном представлении она имеет статус абсолютной истины.

Занимаясь социальными науками, мы подвержены ограничениям в моделировании наших исследований. В идеале нам хотелось бы знать, к примеру, показатели IQ приемных детей, их приемных родителей и их настоящих родителей, а также принципы, которыми руководствуются агентства по усыновлению при помещении детей в приемные семьи. Но большая часть этой информации нам недоступна. Поэтому нам приходится делать некоторые предположения, и эти предположения, безусловно, нередко могут быть оспорены. Полагаю, что Кэмин и я согласились бы в том, что такие предположения должны по возможности проверятся и, во всяком случае, не должны выводиться априори из взглядов на генетическую или средовую обусловленность IQ.

Мы, очевидно, также согласны с мнением относительно ранних взглядов на социальные последствия тестирования IQ, которые базировались на бесполезных с научной точки зрения данных. Во времена Первой мировой войны среди психологов был распространен тип слепой и доктринерской приверженности генетической теории; и одинаково слепая и доктринерская приверженность средовой теории позже определяла поступки и преступления таких людей, как протеже Сталина. Несомненно, мы согласны с тем, что делать социально и политически значимые заявления, базирующиеся на предубеждении и не имеющие солидной экспериментальной основы, абсолютно неверно, мы оба выразили бы сожаление по поводу многого из того, что происходило в науке в те дни.

Целью исследований в сфере тестирования IQ должно быть оказание помощи тем, кто в ней нуждается, а не усиление дискриминации. Кэмин не считает нужным указать в своем изложении, что изначальная цель Годфри Томсона, Сирила Барта и других британских психологов, ратовавших за введение тестов IQ в школьную систему, заключалась в том, чтобы дать возможность одаренным детям из семей рабочих получить хорошее образование, Когда правительство лейбористов отменило использование тестов, процент молодых людей из рабочего класса, поступавших в престижные колледжи, понизился радикальным образом.

Возможно, Кэмин и я можем согласиться и с тем, что тестирование IQ может иметь как благотворные, так и неблаготворные результаты и что наша задача как граждан демократического общества — обеспечить, чтобы использование таких тестов (как и всех научных изобретений) улучшало, а не разрушало общество.

Коррекционные классы: политика милосердия

В этой связи стоит указать, что коррекционные классы (или классы для отстающих), над которыми так едко иронизирует Кэмин, в действительности являются в образовательном плане гибким способом решения очень трудной проблемы. Их цель — оказать специальную образовательную помощь детям, не способным справляться с обычной школьной программой, с тем, чтобы со временем интегрировать их по возможности в нормальный учебный процесс. Опыт показывает, что немалая часть неграмотности является следствием недостатка таких классов и что при правильной организации обучения в таких классах они способны играть крайне важную роль.

Мы также согласны в осуждении непорядочности Барта. Теперь, судя по всему, нет никаких сомнений в том, что в цифрах Барта есть многочисленные неувязки, которые делают невозможным их использование в научном обиходе в будущем. Мошенникам и обманщикам нет места в науке, но в некоторое оправдание, возможно, следует напомнить, что и сам Ньютон был не лишен грехов подобного рода, как свидетельствует о том недавняя публикация Р. С. Уэстфолла.

Наконец, мы сходимся во мнениях по многочисленным отдельным моментам генетики поведения. Мы согласны с тем, что наследуемость — это статистка популяций, которая может различаться от группы к группе и от одного периода времени к другому для любой отдельно взятой группы. Мы согласны с тем, что тесты интеллекта не измеряют врожденные способности или врожденный потенциал; наибольшее, что можно сказать, — это то, что они предполагают оценки этих врожденных способностей, которые позволяют нам делать более или менее точные прогнозы. Мы согласны с тем, что индивидуальные различия всегда являются результатом комбинации среды и наследственности и что полемика ведётся вокруг сравнительного веса этих двух факторов в продуцировании таких индивидуальных различий. Мы согласны с тем, что имеются очень существенные различия в показателях IQ между расами, и мы сходимся во мнении относительно того, что прямого генетического доказательства, что эти различия не детерминированы средой, еще не получено и, может быть, даже невозможно получить. Мы согласны с тем, что интеллект не «фиксирован» в каком-либо окончательном, неизменном виде. Я полагаю, что это довольно большой перечень совпадений во мнениях.

Ненаучная тактика

В завершение этого раздела позвольте мне уточнить еще один момент. Бесчисленные критики, как в научной, так и популярной прессе, внушают читателям мысль, что мои взгляды неверны, потому что не существует никакой прямой генетической проверки гипотезы о генетической детерминированности расовых различий. Но, как я вполне ясно даю понять в моей части данной книги, я никогда не говорил обратного и сам неоднократно подчеркивал это. Такая тактика может вводить в заблуждение читателей, которые заключают, что, когда ученого критикуют, потому что некое утверждение ложно, он, очевидно, делал это утверждение. Такому роду ведения спора не должно быть места в подлинно научной полемике.

Не должно быть места и еще одной сходной тактике, которую иногда именуют «виновность по ассоциации». Когда Кэмин ассоциирует ранние и довольно спорные евгенические положения с более поздними и отличающимися научными аргументами, которые касаются наследуемости IQ, читатель явно подводится к выводу, что, коль скоро те ранние сторонники наследуемости имели взгляды, которые теперь мы назвали бы расистскими и противоречащими здравой логике, более современные сторонники наследуемости IQ должны иметь сходные социальные взгляды. Такие предположения, будучи косвенными, тем труднее опровергаются.

Аргументы и контраргументы

В этом разделе я предлагаю обсудить некоторые довольно общие расхождения с Кэмином. Начать с того, что Кэмин имеет тенденцию представлять дело так, как если бы отстаиваемая мною точка зрения была точкой зрения сторонника абсолютной генетической детерминации. Во многих случаях его рассуждения строятся таким образом: если бы интеллект наследовался, имело бы место X, но в действительности имеет место X—1; следовательно, интеллект не наследуется или, по крайней мере, нельзя утверждать, что он наследуется. Но такая аргументация очевидно ошибочная. Никто в последние 50 лет не отрицал важности среды; предположение же состоит в том, что наследственность и среда объясняют различия в IQ в пропорции примерно 80 и 20%. Это положение часто неправильно понимают, трактуя в том смысле, что наследственность в четыре раза важнее среды. Но мы говорим о дисперсиях (т. е., об отклонениях от среднего значения), а дисперсии выводятся из прямых оценок вариабельности путем возведения в квадрат величины стандартного отклонения.

Среда — путаное понятие

К сожалению, точный характер вклада среды в вариабельность IQ не указывается Кэмином, да и любым другим сторонником его взглядов. В своем изложении Кэмин смешивает внутрисемейные и межсемейные различия, которые являются довольно разными факторами. Это очень важный момент: иногда он излагает так, как если бы вклад среды был совершенно одного рода, а в другое время так, как если бы он был другого рода. Так, обсуждая вопрос об идентичных близнецах, воспитывавшихся врозь, Кэмин доказывает, что большое сходство между ними является следствием того факта, что их социально-экономические среды (межсемейные различия) не очень сильно различались, игнорируя тот факт, что их внутрисемейные среды были совершенно разными. Обсуждая тему различий между МЗ и ДЗ близнецами, Кэмин все свое внимание направляет на расхождения в воспитании, которые подпадают под категорию внутрисемейной среды, и не учитывает отсутствие вариативности межсемейной среды. Нигде в своем изложении он не обговаривает такую смену позиции.

Где теория Кэмина?

Не наблюдается также никаких попыток предложить количественную оценку вклада каждого из набора факторов. На мой взгляд, эти оценки были бы несовместимыми друг с другом, но Кэмин не заявляет никакой альтернативной теории, которую можно было бы проверить. Предлагаемая мною теория четко сформулирована, имеет количественное измерение и может быть опровергнута непосредственно различными способами. Согласно критерию Поппера, это и делает ее научной теорией. Неспособность Кэмина сформулировать проверяемую, непротиворечивую теоретическую модель средовой детерминации является, возможно, самым слабым звеном его изложения. С точки зрения состязательного принципа это, конечно, сила. Будучи абсолютно туманным, его изложение не поддается проверке и критике; если одна формулировка оказывается слабой, ее всегда можно заменить другой; разные и несовместимые критические выпады в адрес позиции сторонников генетической детерминации могут базироваться на разных и несовместимых моделях. Это и делает полемику столь затруднительной: никогда не знаешь, что же положительно утверждается сторонниками средовой детерминации.

Кэмин не способен увидеть за деревьями леса. Он вечно критикует неточности, недочеты, просчеты, оплошности и ошибки у отдельных исследователей. Это необходимая задача в науке. Но ее недостаточно для того, чтобы вырабатывать общие заключения, которые требуют взгляда на всю исследовательскую литературу в свете обсуждаемой теории. Другим обойтись нельзя.

Важные вопросы игнорируются

Будучи не в состоянии принять во внимание всю картину в целом, Кэмин подчас совершенно не замечает релевантные факты, противоречащие его позиции. Например, если обратиться к теме регрессии к среднему, читатели вспомнят, что генетическая теория предсказывает, а эксперименты подтверждают, что физические и умственные черты, включая интеллект, демонстрируют регрессию к среднему. Этот факт представляет огромные трудности для любого средового объяснения индивидуальных различий в IQ, поскольку именно дети, рождающиеся в семьях наиболее способных и преуспевающих родителей, регрессируют вниз к среднему уровню — вопреки всем преимуществам, которые дает им семья; тогда как именно дети наименее способных и успешных родителей регрессируют вверх — вопреки неблагоприятным условиям их семейной среды. Я не знаю ни одной попытки объяснения этого феномена с позиций средовой детерминации. Кэмин игнорирует этот феномен, словно его никогда не было.

Другой пример — его обсуждение приютского исследования Лоуренса. Я признал, что, возможно, из этих результатов были сделаны слишком большие выводы. Но варшавское исследование, в котором образовательные и другие возможности были уравнены, демонстрирует абсолютно тот же самый эффект — то есть, в лучшем случае, весьма небольшое снижение в наблюдающихся различиях между показателями IQ детей. Кэмин, очевидно, знаком с этим исследованием; почему он не упомянул его?

Еще один пример — его обращение с литературой по некогнитивным тестам интеллекта, к примеру, недавней публикацией Йенсена, посвященной времени реакции, и работой, связанной с измерением вызванных потенциалов. Кэмин упоминает походя некоторые ранние исследования времени реакции, но не обсуждает более недавнюю работу. Вызванные потенциалы не упоминаются вообще. Хорошо документированные корреляции между баллами по тестам IQ и физиологическими и поведенческими паттернами настойчиво требуют средового объяснения, если Кэмин желает, чтобы его позиция была убедительной, но он обходит эту тему, даже не упоминая те трудности, которые она создает для его теории.

Вернемся к теме регрессии. Регрессия сама по себе уже дает убедительное доказательство вклада генетических факторов, но ее реальное значение заключается в том, что она подкрепляет цифры, получаемые другими способами. Оценки наследуемости из исследований близнецов или приемных детей, используемые в качестве основы для вычисления эффектов регрессии, очень точно предсказали показатели IQ потомства детей с очень высокими способностями в крупномасштабном, хорошо организованном исследовании Тёрмена. Именно это количественное соответствие между оценками наследуемости, полученными на основе совершенно разных подходов, производит впечатление на ученых больше, чем любой отдельно взятый подход со всеми его неизбежными допущениями и слабостями.

Кэмин даже и не обращается к количественному аргументу, не обсуждает его значимость и релевантность и не предупреждает читателя о том, что здесь мы имеем дело с набором фактов, которые ни одна чисто средовая теория не смогла бы сколько-нибудь внятно объяснить. Все это свидетельствует скорее о состязательном, нежели о научном подходе.

Ответ на некоторые критические замечания

Философы науки, такие, как Поппер, Кун и Лакатос, согласны с тем, что не существует теорий, которые не продуцируют аномалии, когда проверяют их предположения и предсказания. То, что Кэмин обнаружил некоторые несуразности в литературе, следует понимать не более чем как указание на то, что есть области, которые настоятельно требуют дополнительных исследований, лучше смоделированных, лучше контролируемых и проводимых на больших выборках. То же самое справедливо и в отношении аргументов, приводимых сторонниками средовой детерминации: например, Кэмин сам упоминает противоречивые результаты техасского и миннесотского исследования приемных детей.

Почему аргументация Кэмина не выдерживает критики

Позвольте мне теперь обратиться к рассмотрению некоторых важных критических замечаний, сделанных Кэмином по поводу близнецовых исследований, являющихся весомым источником доказательств, приводимых генетиками. Кэмин критикует исследования МЗ близнецов, воспитывавшихся врозь, главным образом с позиций того, что социально-экономический статус двух сопоставляемых семей не был столь непохожим, как он был бы в том случае, если бы близнецы помещались в приемные семьи по случайному признаку. Это простая констатация факта; является ли она уничтожающей для аргументации? Давайте взглянем на это с точки зрения другого критического замечания, которое делает Кэмин, на этот раз относительно сравнений пар МЗ и ДЗ близнецов, которые показывают, что МЗ близнецы гораздо более ближе друг к другу по показателям IQ, чем ДЗ близнецы. Здесь он указывает, вполне справедливо и в этот раз, что с МЗ близнецами обычно обращаются более сходным образом, чем с ДЗ близнецами; он доказывает, что это сходство в обращении и является причиной большего сходства в IQ МЗ близнецов.

Я уже указывал, что Кэмин использует термин «среда» в двух разных значениях — в значении межсемейных средовых влияний и в значении внутрисемейных средовых влияний. Но и вся его аргументация строится на противоречиях. Если межсемейные влияния настолько сильны, чтобы продуцировать очень большие различия в IQ между ДЗ близнецами сравнительно с МЗ близнецами, почему они столь бессильны в отношении МЗ близнецов, воспитываемых врозь, в разных семьях? Если межсемейные влияния столь сильны, как предполагает Кэмин, в случае МЗ близнецов, воспитывавшихся врозь, почему тогда ДЗ близнецы, воспитывавшиеся в одной и той же среде и одной и той же семье, не больше похожи? Кэмин добивается некоторой правдоподобности просто за счет того, что приводит свои доводы в разных разделах своего изложения и никогда не сводит их воедино; если бы он сделал так, статистические ошибки и логические неувязки были бы очевидны.

Давайте посмотрим на некоторые цифры. Однополые ДЗ близнецы, воспитывавшиеся в одной и той же семье, коррелируют примерно на уровне 0,50. МЗ близнецы, воспитывавшиеся врозь, коррелируют примерно на уровне 0,75 (разумеется, не принимая в расчет данные Барта). Как с точки зрения межсемейных, так и с точки зрения внутрисемейных факторов, ДЗ близнецы явно более похожи; они воспитываются в той же семье (внутрисемейная вариативность), а что касается межсемейной вариативности, то семьи МЗ близнецов хотя и не в той мере, как при случайном помещении, но все же различаются, тогда как ДЗ близнецы, разумеется, живут в одной и той же семье. Если придерживаться аргументации Кэмина, почему тогда наблюдается столь широкое расхождение в пользу МЗ близнецов, при том что все средовые факторы более сходны для ДЗ близнецов? Только потому, что Кэмин не сводит воедино релевантные цифры, он добивается кажущейся убедительности своих доводов; когда мы понимаем разницу значений простого термина «среда» в двух его разделах и соотносим обе части аргументации, становится ясно, что вся критика базируется на статистической ошибке и логической путанице.

Есть немало других причин для того, чтобы считать критику Кэмина недействительной. Сиблинги, воспитанные врозь, коррелируют самое большее только на уровне 0,30 (не принимая во внимание данные Барта). Почему же они меньше похожи друг на друга, чем МЗ близнецы, воспитанные врозь? Что касается МЗ и ДЗ близнецов, то различия в том, как они воспринимаются родителями, имеют гораздо меньшее значение, чем желал бы убедить нас Кэмин. Сандра Скарр обнаружила, что для паттернов IQ не имело большого значения то, как — правильно или неправильно — родители классифицировали своих близнецов. Лоелин и Николс исследовали связь между сходством показателей IQ близнецов и сходством в том, как с ними обращались; они не обнаружили никакой зависимости. И может ли кто-нибудь всерьез предполагать, что такие факторы, как одинаковая одежда, могут иметь какое-либо реальное влияние на их интеллект? Вся аргументация в целом нелепа и не выдерживает никакой критики. Вполне понятно в таком случае, почему Кэмин (1) всячески избегает собственно статистической оценки данных, (2) использует термин «среда» в двух разных и противоречивых значениях, (3) не желает сводить воедино аргументы, используемые в этих двух случаях, и (4) не считает нужным упомянуть релевантные и, по сути, решающие факты. К сожалению, этот пример его манеры рассуждения типичен для всего его изложения; для того чтобы разобрать каждую его ошибку, потребовалось бы написать книгу, в несколько раз большую по объему.

Другие неточности

Фактической точности Кэмина не приходится доверять. Приведем только один пример: он заявляет, что тесты, использовавшиеся Шилдсом, «к сожалению, не были хорошо стандартизованными тестами IQ». Это создает полностью ошибочное впечатление. Тест «домино» широко использовался в британской армии во время войны и был стандартизирован на более крупной и репрезентативной выборке популяции, чем большинство других существующих тестов. То же самое относится к словарному тесту Равена, который также использовался Шилдсом. Я сам предложил использовать эти тесты Шилдсу как более подходящие для цели его исследования, чем возможные альтернативы. Полагаю, что язвительные замечания Кэмина фактически неточны и мотивированы, возможно, желанием оспорить, путем внушения, исследовательскую модель, результаты которой не поддаются объяснению с точки зрения исключительно средовой гипотезы. Этот суггестивный подход характерен для всего его изложения в этой книге, и это очень затрудняет для неосведомленного читателя возможность отделить факты от фантазии.

Кэмин также имеет тенденцию делать заявления, которые противоречат цитируемым им цифрам. Так, говоря о том, что вариабельность IQ ниже для приемных родителей, чем в общей популяции, он заявляет об «очень незначительной вариабельности среди них». В действительности снижение вариабельности составляет только от 15 до 11 пунктов; стандартное отклонение в 11 пунктов едва ли является «очень низкой вариабельностью». Следовало бы говорить о небольшом снижений вариабельности, когда стандартное отклонение составляет всего 4 пункта. Заявление Кэмина может легко ввести в заблуждение ничего не подозревающего читателя, который не станет изучать цифры, чтобы узнать, что было на самом деле.

Другая тактика, к которой часто прибегает Кэмин, — это использование в качестве аргумента того, что «вероятно» имело место или «вероятнее всего» будет иметь место. Так, говоря об исследованиях приемных детей, он заявляет, что «вероятно, работники агентства считают, что IQ передается главным образом по наследству»; что «в агентстве могут знать показатель IQ незамужней матери»; что в агентстве «возможно будут знать об образовательном уровне предполагаемого отца (курсив мой). Из своего опыта могу сказать, что ни одна из этих возможностей или вероятностей не имеет ничего общего с принципами и установками, которыми действительно руководствуются в агентствах по усыновлению, но в любом случае никакая аргументация не может базироваться на серии допущений без доказательств какого-либо рода.

По причинам объема невозможно подробно разобрать изложение Кэмина целиком, указав все фундаментальные ошибки, ложные посылки, неточную статистику, недействительные аргументы и откровенные подтасовки. Я могу дать только один совет читателю: не будьте доверчивы! Какой бы правдоподобной ни казалась аргументация Кэмина, она построена на зыбучем песке, и только изучение первоисточников и знание всей литературы по данному вопросу могут спасти читателя от того, чтобы угодить на ложный путь, столь заботливо указанный ему.

Этическая проблема

Главное различие между сторонниками средовой детерминации и так называемыми сторонниками генетической детерминации (которых, несомненно, было бы более правильно называть сторонниками теории взаимодействия среды и наследственности) состоит в их взглядах на этические последствия эмпирических исследований. Обычно спор строится так: даже если то, что я сказал в своем изложения, истинно, с социальной точки зрения нежелательно, чтобы я или кто-либо другой говорил это или чтобы проводились дополнительные исследования в данной области. Всегда вызывает сожаление, когда одна сторона приписывает себе исключительное право говорить с позиций арбитра в этических вопросах и обвиняет оппонирующую сторону в жестокости, бесчувствии к людям и аморальности. Именно в таких случаях, когда этические вопросы сплетаются с политическими пристрастиями, на арену выходят страсти, которым не должно быть места в научных спорах.

Социальная политика должна базироваться на фактах

Позвольте мне категорически заявить: то, что наследственность в два раза важнее среды в детерминации различий в интеллекте в одном типе общества, не может использоваться в качестве аргумента против улучшения социальных условий. Данные вполне ясно свидетельствуют о том, что такое улучшение значительно повысит уровни IQ, особенно среди тех, кто имеет ограниченные возможности, и я не вижу никакого разумного аргумента, чтобы возражать против этого. Тестирование IQ только позволяет обозначать группы и людей особо нуждающихся в помощи и выяснять, действительно ли используемые методы улучшения социальных условий оказывают те эффекты, которые от них ожидаются. Мне представляется это абсолютно благородным использованием тестирования IQ, и я не вижу никаких этических возражений против него.

Когда Йенсен говорил о том, что программа «Head Start» оказалась в основном неудачной, он не возражал против реалистичных попыток улучшить уровень достижений и IQ детей с ограниченными возможностями; он лишь пытался указать на тот факт, что конкретные методы и принципы, лежавшие в основе программы, не отвечали современным знаниям. Многие психологи, включая Йенсена и меня, предсказывали, что программа потерпит неудачу; это не значит, что мы стали бы возражать против более реалистичных попыток в том же направлении, базирующихся на правильных научных теориях и знаниях. Работы самого Йенсена (1972, 1973), Беннетта (1976) и Раттера (1979) отмечают начало в данной сфере скрупулезных образовательных исследований.

Эпицентром бурных дебатов вокруг тестирования IQ является расовый вопрос. Имеем ли мы право называть целую группу людей «низшими» на основании той или иной формы умственного измерения? Можем ли мы оправдать удар, который это нанесло бы по их самолюбию, гордости и чувству расовой принадлежности? Ответ, разумеется, «нет», но дополнительно нужно отметить, что ни Йенсен, ни я, ни какой-либо другой ответственный ученый никогда не говорили ничего подобного. Мы лишь указывали на то, что различия между группами, там, где они существуют, скрывают огромный объем перекрытия и что существование этого перекрытия делает абсолютно невозможным использование расы или социального класса в качестве индекса интеллекта, достижений или профессиональной компетентности. Каждый человек должен восприниматься как индивидуальность и оцениваться с помощью объективных критериев.

Последствия заблуждений эгалитаризма

Вера в детерминацию интеллектуальных различий генетическими или средовыми причинами имеет очень важные последствия, и, когда эта вера базируется на ложных посылках, эти последствия могут быть довольно серьезными. Одним из следствий широко распространенного убеждения, что среда детерминирует различия в интеллекте и что все люди равны в отношении интеллектуального потенциала, является то, что во многих европейских университетах стали принимать практически любых абитуриентов независимо от их способностей или положения. Возможно, наиболее драматично это проявилось в Италии, где тысячи плохо подготовленных и малоспособных студентов заполняют университеты, делают невозможным нормальное преподавание и способствуют ухудшению академической атмосферы и уровня обучения. Кроме того, многие из студентов, не способные удовлетворительно сдавать экзамены, создали ситуацию — путем угроз профессорам и даже взятия их в заложники, пока они не соглашаются на предложения студентов, — когда все студенты получают проходные отметки (или даже награждаются дипломами первой степени) на экзаменах независимо от качества их работы. Теперь это справедливо даже для медицинских факультетов, и результаты этого снижения стандартов будут сказываться на Италии многие годы. Не является ли этическим долгом ученого выступать против этих ложных гипотез в надежде на то, что последуют более правильные действия, базирующиеся на верных посылках?

Подобным же образом диктат «утвердительных действий» привел многие американские университеты и компании к введению расистских систем квот, когда люди нанимаются на работу или получают гранты больше на основании их расы или принадлежности к меньшинству, нежели их способностей. Эта система «дискриминации наоборот» привела к проблемам, включая невозможность для многих черных при этих правилах добиваться успеха на экзаменах. Немилосердно поощрять человека проводить годы на студенческой скамье — только для того, чтобы провалить его в конце концов на экзаменах, при том что его провал был явно предсказуем с точки зрения его баллов IQ. Вмешательство в социальные процессы, психологические основы которых по-прежнему во многом окутаны тайной, чревато катастрофой. Наше единственное спасительное средство — настойчивые научные исследования, проводимые без страха и пристрастия, без предубеждений и без идеологических установок.

Говоря все это, я не хочу создать впечатление, что абсолютно уверен в том, будто та сторона спора, которую я представляю на страницах этой книги, права с позиций этики, а другая сторона не права. Я забочусь скорее о том, чтобы указать, что проблема этических приоритетов в действительности очень трудная проблема и что любое притязание на правоту с одной или другой стороны должно подвергаться пристальному рассмотрению. Очевидно, что имеются факты, свидетельствующие в пользу как одной, так и другой стороны, и никто, за исключением глупца, не стал бы настаивать, что одна сторона была полностью права или не права. К своим воззрениям я пришел не без долгих размышлений и самоанализа. И хотя я по-прежнему настаиваю, что в нашем несовершенном мире занимаемая мною позиция, вероятно, наиболее обоснованная и способная дать конечное решение проблемы низкого интеллекта, я не стал бы утверждать это с абсолютной уверенностью, как не стал бы отрицать своей благодарности тем, кто не разделяет мои научные взгляды.

Вместо заключения

До сих пор в этой книге я ограничивался исключительно научными аргументами, статистическими выкладками и фактическим материалом. В этом заключительном разделе я хотел бы представить читателю несколько примеров, взятых из реальной жизни нескольких гениев, в чьих интеллектуальных способностях едва ли можно усомниться. Стороннику средовой детерминации пришлось бы объяснить, почему эти люди, выросшие в крайне неблагоприятных условиях, добились столь замечательных успехов в избранных ими профессиях и продемонстрировали столь выдающиеся интеллектуальные способности.

Гении вопреки всему

Один из таких примеров — Майкл Фарадей, бесспорно величайший физик прошлого столетия. Современная теория электричества со всеми ее практическими следствиями является в очень большой степени результатом его усилий, и его имя повсеместно чтят ученые. Тем не менее он был сыном бродячего лудильщика, не получил практически никакого образования, не имел достаточно денег на приобретение книг и выдвинулся исключительно благодаря хорошему использованию тех жалких ресурсов, к которым мог получить доступ. Читатели приглашаются заглянуть в биографию его жизни; возможно, им захочется увидеть, что в его среде могло подтолкнуть его к вершинам интеллектуальных достижений, которые находятся далеко за пределами возможностей сотен и тысяч обеспеченных студентов университетов, изучающих физику в наши дни.

Или возьмем Исаака Ньютона, бесспорно величайшего ученого всех времен. Он происходил из семьи скромных фермеров, его отец умер еще до того, как он родился, и при рождении (Ньютон родился недоношенным) он был столь хилым и тщедушным, что две женщины, которые отправились в дом соседа, чтобы принести для него укрепляющее средство, ожидали найти его мертвым по возвращении. Ньютон получил образование в обычной сельской школе, которая, несомненно, во всем уступила бы любой современной школе. Что же в его окружении могло бы стать объяснением его гения? Сторонники средовой детерминации не имеют ответа.

Случай Джорджа Вашингтона Карвера

Мой третий и последний пример, возможно, наиболее убедительный из всех. Это пример Джорджа Вашингтона Карвера, негра, родившегося в Миссури во время Гражданской войны, и, вероятно, самого великого американского биолога последнего столетия, ставшего тем, кем он стал, вопреки всем ужасающим несчастьям и лишениям.

Его отец умер до того, как он появился на свет — болезненный сын негров-рабов глубокого Юга. Его мать была насильно увезена, когда он был еще малышом. Он воспитывался в пораженном бедностью доме белых, которые сами были едва грамотны. Он не мог ходить в школу из-за цвета своей кожи и должен был собирать начатки знаний, выполняя самую черную работу. Его постоянно терзал голод, преследовали болезни и сильное заикание, которое, полагают, было вызвано детскими травмами.

Тем не менее ему удалось получить формальное образование — степень бакалавра наук в области сельского хозяйства, — заняться изменением привычек Юга в сельском хозяйстве и питании и осуществлением оригинального исследования, связанного с областью синтетических продуктов (он был одним из первых ученых, работавших в этой области), создав новую науку, сельскохозяйственную химию, и заложив основы производства в США арахиса. Его открытия и изобретения многочисленны. Его также запомнили как талантливого художника и неутомимого гуманиста. Он посвятил свою жизнь успеху своей расы отвергал почетные степени, которые предлагались ему в награду за его заслуги. Когда он умер в 1943 году, ему было больше 80 лет.

Из десятков тысяч изнеженных молодых людей, получающих высшее образование в Соединенных Штатах сегодня, со всеми их преимуществами, вряд ли кто-нибудь достигнет хотя бы малой толики того, чего достиг самоучка Джордж Вашингтон Карвер. Нельзя не чувствовать, что что-то здесь определенно не так. Если среда имеет столь большое значение, то как наихудшая среда, которую можно только вообразить, может создать столь замечательного человека и столь выдающегося ученого? И как наилучшая среда, которую могут купить деньги и создают лучшие мозги в образовании, может рождать столь огромное количество ничтожеств, на которое приходятся единицы настоящих ученых? Нет никакого признака ответа со стороны сторонников средовой детерминации, но генетики позволяют надеяться на получение полноценного объяснения.

Вместо резюме

Подытоживая все сказанное, заметим, что генетическая гипотеза остается в основе своей не поколебленной критикой Кэмина, хотя необходимо признать, что он точно указал слабости некоторых исследований. Кэмин прав, подчеркивая важность средовых факторов, но не прав, полагая, что генетическая гипотеза не учитывает эти факторы в своей количественной формулировке. Кэмин прав, указывая ограничения, которые должны накладываться на любые оценки наследуемости, но не прав, полагая, что генетики отказываются признавать эти ограничения или включать их в открытой форме в свои заявления. Кэмин прав, подчеркивая важность социальных и этических соображений при обращении к политически чувствительным областям, но не прав, считая, что только его собственная сторона имеет монополию на моральную безупречность в этом вопросе. Последний, но не менее важный момент: Кэмин совершенно не прав, полагая, что нет никаких свидетельств в поддержку той точки зрения, что генетические факторы играют важную роль в продуцировании различий в когнитивных способностях между людьми. Это представление противоречит всем имеющимся фактам, вызывает несогласие каждого специалиста, который работал в этой сфере, и оставляет совершенно необъяснимым количественное соответствие, обнаруживаемое между многими разными подходами к проблеме оценки наследуемости интеллекта. Как сказал 2000 лет тому назад Цицерон: «Nihil tam absurde dici potest quod поп dicatur ab aliquo philosophorum». Что означает: «Нет величайшей нелепости, которая не была бы сказана кем-либо из философов».