IX. Заключение: от психологии к генетической эпистемологии

30. Теория, которую мы изложили здесь в общих чертах, закономерно носит междисциплинарный характер и включает в дополнение к психологическим понятиям элементы биологии, социологии, лингвистики, логики и эпистемологии. Связь нашей теории с биологией очевидна, поскольку развитие когнитивных функций образует одну из составляющих эпигенетического процесса, в ходе которого организм проходит путь от первых эмбриональных стадий до состояния взрослости. От биологии мы в основном сохранили три следующих положения.

a. Не может быть никакой трансформации организма или поведения без участия факторов эндогенной организации, поскольку фенотип хотя и строится во взаимодействии с окружающей средой, является «ответом» генома (или ответом генетического фонда целой популяции, причем индивидуальный геном будет являться «срезом» этого фонда) на «стрессы» окружающей среды.

b. И наоборот, нет и не может быть такой эпигенетической или фенотипической трансформации, которая не зависела бы от взаимодействия с влияниями внешней среды.

c. Внутри этих взаимодействий происходит непрерывный процесс уравновешивания, или саморегуляции, примером которого может служить уравновешивание между ассимиляцией и аккомодацией. Он также проявляется в сенсомоторных, репрезентативных и дооперациональных саморегуляциях, даже в самих операциях, поскольку последние — антиципирующие саморегуляции и коррекции ошибок, которые не полагаются более на обратную связь, исправляющую уже совершенную ошибку.

Отношения с социологией также ясны: даже если источник когнитивных структур заключен в общей координации действий, они являются в такой же степени межличностными или социальными, как и индивидуальными, поскольку координация действий индивидуумов подчиняется тем же законам, что и интраиндивидуальная координация. Нельзя сказать, что это справедливо по отношению к социальным процессам, включающим принуждение или авторитарность, которые ведут к социоцентризму, имеющему близкое родство с эгоцентризмом, но дело обстоит именно так в ситуациях сотрудничества (cooperation), представляющего собой «со-трудничество» (co-operations). Одним из фундаментальных процессов познания является децентрация, освобождающая субъекта от иллюзий (см. п. 8), и данный процесс имеет как социальные, или межличностные, так и интеллектуальные аспекты.

Установление отношений с лингвистикой имело бы мало смысла, если бы лингвисты продолжали защищать, подобно Блумфилду, позиции наивного антиментализма. Но мы можем одобрить позицию «субъективного бихевиоризма» (формулировка Миллера), а непосредственно в лингвистике — современные работы Хомского и его группы по трансформационным грамматикам, которые не очень далеки от нашего психогенетического конструктивизма и операциональной позиции. Однако Хомский верит в наследственную обусловленность открытых им лингвистических структур, в то время как можно показать, что всем условиям, необходимым и достаточным для построения таких базисных единиц, на которых основываются лингвистические структуры, удовлетворяет развитие сенсомоторных схем (над чем работает Синклер).

Отношения нашей теории с логикой сложнее. Современная символическая логика является «логикой без субъекта», тогда как психологически «субъекта без логики» не существует. Нельзя отрицать, что логика субъекта бедна и, в частности, структуры группировок малоинтересны в алгебраическом смысле, хотя уже имеются признаки того, что связанные с ними элементарные структуры начинают вызывать у математиков интерес. Тем не менее необходимо отметить, что в ходе изучения логики субъекта в 1949 г. нам удалось сформулировать законы группы четырех пропозициональных операций INRC еще до того, как ее начала исследовать логика. С другой стороны, текущие работы о пределах формализации, начатые с теорем Гёделя, будут с большей или меньшей необходимостью ориентировать логику по направлению к конструктивизму того или иного рода, и в этом свете параллель с психогенетической конструкцией приобретает определенный интерес. Вообще говоря, логика является аксиоматической системой, а применительно к нашему предмету мы должны спросить; аксиоматикой чего? Определенно, это не аксиоматика сознательных процессов мышления субъекта, поскольку они не последовательны, обрывочны и т.д. Но за сознательным мышлением находятся «естественные» операторные структуры, и очевидно, что, хотя можно бесконечно превосходить их (поскольку продуктивность аксиоматизации формально не имеет предела), они составляют основу логической аксиоматизации посредством процесса «рефлексивной абстракции».

31. Наконец, остается большая проблема отношений между теорией развития когнитивных функций и эпистемологией. Если принять статическую, а не психогенетическую точку зрения, и, исходя из нее, изучать, например, интеллект только взрослого или испытуемых одного уровня, то нетрудно отделить психологические проблемы (как функционирует интеллект и каковы его «рабочие характеристики») от эпистемологических (каковы отношения между субъектом и объектами и достаточно ли у первого знаний для адекватного постижения последних); Но если занять психологическую точку зрения, то ситуация меняется, так как предметом изучения становится формирование или развитие знания, а для этого важно рассмотреть роль объектов и деятельности субъекта. Так мы встаем перед вопросом, неизбежно поднимающим все проблемы эпистемологии. На деле те, кто относит формирование знания исключительно на счет приобретения опыта (физического опыта), и те, кто признает необходимость деятельности субъекта с присущей ей организацией, ориентируются на разные эпистемологии. Различать два типа опыта, как это мы делали (см. п. 21): один — физический с абстракцией, идущей от объектов, и второй — логико-математический на основе рефлексивной абстракции, — значит осуществлять такой психологический анализ, эпистемологические следствия которого вполне ясны.

Имеется немало авторов, которые недооценивают важность взаимосвязей между генетической психологией и эпистемологией, но это означает только то, что среди многих возможных они выбирают одну эпистемологию и верят, что истинность их выбора очевидна. Когда, например, Брунер пытается объяснить сохранение посредством тождеств и символизации, основанной на языке и воображении, и полагает, что при этом ему удается избежать операций и всякой эпистемологии, на самом деле он просто становится на точку зрения эмпирической эпистемологии. В то же самое время он прибегает к помощи операции тождественности, не замечая при этом, что она предполагает и другие операции. Когда же мы даем сохранению операциональное объяснение и предполагаем, что для построения количеств требуется сложная конструкция, а не просто перцептивная деятельность, мы de facto перемещаем свою точку зрения от полюса эмпиризма в направлении конструктивизма, который представляет собой эпистемологию другого рода; и более того, такая эпистемология ближе к современным тенденциям развития биологии, подчеркивающим необходимость конструктивных саморегуляций.

Сама эпистемологическая концепция также может значительно различаться в зависимости от того, занимает ли исследователь статическую или же историческую и генетическую точку зрения (последняя отвечает ее естественным внутренним тенденциям). Задавшись вопросом, что есть знание вообще, эпистемология считает себя способной построить свои абстракции без обращения к психологии, потому что когда знание достигнуто, субъект фактически исчезает со сцены. Однако на деле это тоже является большой иллюзией, поскольку вся эпистемология, даже когда пытается свести к минимуму деятельность субъекта, имплицитно прибегает к психологическим интерпретациям. Например, логический эмпиризм пытается свести физическое знание к перцептивным состояниям, а логико-математическое знание — к законам идеального языка (со своим синтаксисом, семантикой и прагматикой, но без всякого упоминания о трансформирующих действиях). К тому же вот две в высшей степени противоречащие этому гипотезы: первая — физический опыт зиждется на действиях, а не только на восприятиях, и всегда предполагает логико-математический каркас, выведенный из общей координации действий (такого вида, что операционализм Бриджмена должен быть дополнен операционализмом Пиаже!). Вторая — логико-математическое знание не тавтология, оно представляет собой структурную организацию, выведенную посредством рефлексивной абстракции из общей координации действий и операций субъекта.

Но, что еще важнее, эпистемология, основывающаяся на статической точке зрения, невозможна и потому, что все научное знание, включая саму математику и логику, находится в вечном развитии (созидательный аспект которого стал очевиден после теорем Гёделя, показавшего невозможность завершенной теории и поэтому постоянную необходимость построения концепции еще более сильной: отсюда следует неизбежность существования пределов формализации!). Как писал в 1910 г. Наторп: «...что есть факт, если, как мы знаем, наука непрерывно эволюционирует? Становление, метод являются всем... Поэтому научный факт может быть понят только как «fieri»¹. Только «fieri» составляет факт. Всякой сущности (или объекту), которые наука пытается зафиксировать, предстоит вновь раствориться в потоке становления. В конечном счете, только о становлении и о нем одном можно сказать: «оно есть (факт)». Следовательно, единственное, что мы имеем право и можем искать — это закон данного процесса» [1910. С. 15].

32. Эти неоспоримые заявления равносильны утверждению принципа нашей «генетической эпистемологии». Для того чтобы решить проблему, что такое знание или многообразие его форм, необходимо сформулировать ее с помощью следующих вопросов: как развивается знание? Посредством какого процесса осуществляется переход от знания, рассматриваемого как крайне недостаточное, к знанию более полному (с научной точки зрения!)? Это как раз то, что хорошо понимали сторонники историко-критического метода (см. среди прочих работы Койре и Куна). Эти критики, для того чтобы понять эпистемологическую природу понятия или структуры, сначала попытались рассмотреть, как они были сформированы.

Если занять скорее динамическую, чем статическую точку зрения, то становится невозможным сохранить традиционные барьеры между эпистемологией и психогенезом когнитивных функций. Если эпистемология определена как изучение формирования достоверного знания, то она поднимает вопросы о достоверности знания, зависящего от логики и конкретных наук, а также вопросы о факте существования знания, поскольку проблема встает не только формально, но и реально: как в действительности возможна наука? Поэтому эпистемология любого рода обязана обращаться к психологическим предположениям, что справедливо как для логического позитивизма (восприятие и язык), так и для Платона (реминисценция) или Гуссерля (интуиция, интенция, сигнификация и т.п.). Единственный остающийся вопрос: довольствоваться ли спекулятивной психологией или же полезнее обратиться к научной?! Вот почему мы создали Международный центр генетической эпистемологии, чтобы здесь могли сотрудничать психологи, логики, кибернетики, эпистемологи, лингвисты, математики, физики (в зависимости от рассматриваемых проблем).

Таким образом, мы стали изучать взаимосвязи логических структур с двоякой точки зрения — их психологического генезиса и их формальной генеалогии, что позволило нам обнаружить определенную конвергенцию между двумя методами. Мы изучали проблему, иронически названную великим логиком Куайном «догмой» логического эмпиризма, — проблему, так сказать, полного разграничения аналитического и синтетического, и обнаружили, что все авторы, занимавшиеся данным вопросом, обращались к помощи фактического материала. Мы подвергли данный материал экспериментальной проверке и нашли, что между этими двумя видами отношений, некорректно рассматривавшимися как не связанные друг с другом, существуют многочисленные промежуточные ступени.

Мы также изучали проблемы развития понятий числа, пространства, времени, скорости, функции, тождественности, и нам удалось получить по всем этим вопросам новый материал о психологическом генезисе, ведущий к эпистемологическим выводам, равно отстоящим как от априоризма, так и от эмпиризма, но предполагающий систематический конструктивизм. Что до эмпиризма, то мы, помимо прочего, анализировали условия, необходимые для адекватной интерпретации опыта, и в результате можем привести слова одного математика и философа: «Эмпирическое изучение эмпирики изгоняет эмпиризм!» Выше мы упомянули некоторые наши исследования о роли научения (п. 14).

Одним словом, по нашему мнению, психологическая теория развития когнитивных функций устанавливает прямые и даже, можно сказать, интимные отношения между биологическими понятиями взаимодействия эндогенных факторов и окружающей среды, с одной стороны, и эпистемологическими понятиями необходимого взаимодействия субъекта и объектов — с другой. Синтез понятий структуры и генезиса, определяющий исследование психического развития, находит свое оправдание в биологических идеях саморегуляции и организации и затрагивает эпистемологический конструктивизм, который, как нам представляется, согласуется со всей современной научной работой и, в частности, с исследованиями, касающимися соответствия логико-математических структур и физического опыта.

ЛИТЕРАТУРА

ApostelL Logique et équilibre// Etudes d'Épistémologie Génétique II. Paris, 1957.

Berlyne D., Piaget J. Théorie du comportement et opérations // Etudes d'Epistemologie Genetique XII. Paris, 1960.

Bruner J. The process of education. Cambridge, 1960.

Chomsky N. Review of B. F. Skinner// Verbal Behavior in Language. 1959. 35, (1). P. 26-58.

Chomsky N. Syntactic structures. The Hague: Mouton, 1957.

Gréco P. Apprentissage et connaissance, Ier et II parties // Etudes d'Épistémologie Génétique VII. Paris, 1959.

Inhelder В., Bovet M., Sinclair H. Développement et apprentissage // Revue suisse

de psychologie. 1967. №26. P. 1—23.

Kohnstamm G. A. La méthode génétique en psychologie // Psychologie franchise.

1956. № 10.

Laurendeau M., Pinard A. Psychologie et épistémologie génétique. Paris, 1966.

Morf A., Smedslund J., Vinh Bang, Wohlwill J. L'apprentissage des structures logiques // Etudes d'Épistémologie Génétique IX. Paris, 1959.

Natorp P. Die logischen Grundlagen des exacten Wissenschaften. Berlin, 1910.

Piaget J. Traité de logique. Colin, 1959.

Piaget J. Les mécanismes perceptifs. Paris, 1961. (Contains contributions of Vinh

Bang, Gonheim, Noelting, Dadsetan.)

Piaget J., Inhelder B. L'imagé mentale chez 1'enfant. Paris, 1966.

Pitts W., McCulloch W. S. How we know universals: the perception of auditory and visual forms, Bull. Math. Biophys. 1947. Vol. 9. P. 127-147.

Sinclair de Zwart H. Acquisition du langage et développement de la pensée. Paris, 1967.

Waddington C. H. The strategy of the genes. London, 1957.

Ж. Пиаже. Главные черты логики ребенка [1924] ¹

Пиаже Ж. Главные черты логики ребенка // Жан Пиаже: теория, эксперименты, дискуссии: Сб. статей / Сост. и общ. ред. Л. Ф. Обуховой и Г. В. Бурменской. – М.: Гардарики, 2001, С. 46 – 72 (с изменениями. – А. А.).

Еще Руссо любил повторять, что ребенок вовсе не маленький взрослый человек, а что у него есть свои нужды и свой склад ума, приспособленный к этим нуждам. Современные работы, посвященные языку и рисункам детей, неоднократно подчеркивали правильность такого взгляда. Карл Гроос в своей теории игры основательно подкрепил это утверждение, а Клапаред его широко развил в функциональном аспекте. Итак, пора, думается, задать себе следующий вопрос: если мысль ребенка разнится от всякой другой интересами, которые ею управляют, равно как и способами выражения, то не отличается ли она также с чисто логической точки зрения своей структурой и функционированием? Это-то мы и попытаемся показать теперь, хотя бы схематически, не входя в детальное обсуждение явлений.

Чтобы осуществить эту попытку синтеза, мы располагаем известной суммой наблюдений, собранных во время наших исследований детской мысли или в период работы по методу тестов. Сверх того, многие труды, посвященные изучению языка, рисунков и восприятия у детей, дают весьма ценные сведения относительно детской мысли. Собранные материалы могут быть сгруппированы по известным рубрикам: эгоцентризм мысли, интеллектуальный реализм, синкретизм, непонимание отношений, трудность производить логическое умножение и т.д. и т.п. Итак, вот в чем вопрос: составляют ли эти явления некоторое бессвязное целое, т.е. обязаны ли они своим существованием ряду случайных и отрывочных причин, не имеющих связи между собой, или они образуют связное целое и таким образом представляют свою особую логику? Очевидно, что истина посередине: ребенок обнаруживает свою оригинальную умственную организацию, но развитие ее подчинено случайным обстоятельствам. <...>